— Мне сказали, он скрывался.

— И до сих пор скрывается.

— Сколько светит мужикам?

— Статья 213, часть 2 — от пяти до семи, по-моему, и 167, причинение материального вреда — там до двух лет. Всего — девять…

Тогда же, в конце августа, я пытала в Нижнем знакомую нацболку из Москвы. На концерт приехали…

— Ах! — в своей вечной утрированной манере всплескивала она руками. — Там у нас в Москве все в ахуе! Никто не ожидал, не мог предположить, что будет ТАК! Как тогда, на «Антикапе-2002», когда был прорыв и двоим впаяли срока. Мы тогда тоже вообще НИКАК ТАКОГО ПОВОРОТА НЕ ОЖИДАЛИ!

«ТВОЮ МА-АТЬ! — чуть не взвыла я на всю Покровку, такую неуместно нарядную, в лампочках-гирляндах, чинно прогуливающуюся, мажорную. — Как малые дети…»

Я чувствовала, что меня непоправимо оставляют сиротой. Я пыталась было из дома набрать Москву. Но не было ничего более бессмысленного и несвоевременного, чем мой голос в трубке тишинского телефона. Милый, милый Тишин с новым сияющим взглядом… Мне было страшно с ним заговорить…

Есть прошлое. Есть настоящее. Есть страшные сказки про светлое будущее, которые каждый себе придумывает сам, а потом жизнь кладет на то, чтобы сделать их былью. Нет, кто-то вообще не придумывает ничего. Кто-то мечется, не зная, чью сказку выбрать. Кто-то все давно для себя решил и живет по принципу: «Делай что до́лжно, и будь что будет». От такого человека можно услышать красивый миф о будущем. Но это все равно будет только миф. А со всех сторон уже подступает реальность…

Я не пытаюсь предугадать, какой приговор всему этому мифотворчеству вынесет история. Я не берусь предсказать, где жизнь и смерть прочертят свою линию фронта. Что мне было нужно, я для себя поняла давно…

Накануне свадьбы Тишин просил сочинить ему текст торжественной клятвы. Я сейчас нашла тот свой листок…

Не в нашей власти предсказать, когда и как настигнет нас судьба, на каком нашем вздохе закончится время и для кого первого в свои права вступит вечность, но я знаю, чем обернется для жизни смерть одного из нас. И я знаю, чем оправдается наша правда перед истиной: я стану этим оправданием для тебя, а ты — для меня. Война — это наша любовь, любовь — это наша война. Наша жизнь — месть смерти, наша смерть — оправдание жизни…

Да… Смерть…

…Патологоанатом в заляпанном фартуке расправит в руках накладную, сверяя опись с лежащим перед ним оригиналом.

— Так, женщина, белая… гм… уже — синяя… 29 лет, рост 178 сантиметров, вес — 44 кг…

Он, наморщив лоб, уставится на меня сквозь очки. Я, лежа на ледяном железном столе в прозекторской, кокетливо сострою ему глазки: ах, мужчина, нехорошо так беспардонно раскрывать женские секреты, в какой-то момент я неожиданно стала такой старой!.. Он же продолжит читать:

— Телосложение… ненормальное… — Подумав, он достанет ручку и допишет от себя: «Возможно, пытали…»

Я с яростью вцеплюсь в него взглядом: негодяй, только попробуй нацарапать, что я умерла от старости! За ногу укушу!.. Он же, еще подумав, тем временем впишет в графу «Заключение экспертизы»: «Смерть наступила в результате отделения души от тела и переселения оной в мир иной…»

— Тетя Клава, — обернется он к двери, — можете покойницу обряжать. Она очень хотела носить… быть похороненной в какой-то своей любимой юбке…

В этот момент из-под стола раздастся утробный кошачий мяв. Но Ай-Уже-Не-Болит только брезгливо набросит на бодрую мумию несвежую простыню.

— Сгинь… ты ЭТО есть не будешь…

…Я вдруг очень ярко увидела перед собой эту картину. Хотя в глазах у меня уже давно было темным-темно. Очень неприятно, когда все вокруг вдруг так резко темнеет…

Сырой асфальт становится оглушающе черным, желтые пятна листьев взрезают мозг своим неистовым цветом. С болью, наотмашь начинают бить по глазам, залепляют глаза своей желтизной. И тогда кажется, что в следующий момент асфальт стремительно полетит в лицо… Почему мне так плохо, почему мне так быстро стало так плохо?.. Я хронически не могу даже думать о еде. НО КАК ЖЕ Я ХОЧУ ПИТЬ!

А теперь — все по порядку…

— Как интересно люди живут… — Я листала городскую газету, в которой всю жизнь пытаюсь работать. Какое чувство юмора. Только почему они в середину газеты поставили этот анекдот с последней страницы? Анекдот, где эта очкастая жаба подробно рассказывает, как тратит какие-то противоестественно завышенные суммы на совершенно неудобоваримую дрянь. И называет это все акцией: «Жизнь по минимуму». Мол, эта корова взяла журналистское обязательство не тратить деньги на еду — и это описать. Вдруг похудеет?

«Спроси меня — я знаю как…» — презрительно скривила я губы. Но бесплатно разъяснять ей очевидные вещи я не разбежалась. Реакция на это выдуманное газетой мероприятие у меня была только одна:

— Если я буду так жрать, как она голодает, — я умру от обжорства…

Однажды я вычитала в «Лимонке» прелестную фразу: «Понтам дешевым цена — могила». Я видела людей, которые в свое время действительно сильно экономили на еде. Их зовут Скрипка и Соловей…

Скрипка попал в поле моего зрения в тот момент, когда рассказывал Громову в Бункере о том, как однажды объявил в тюрьме голодовку и потребовал поместить его отдельно ото всех. Чтоб не искушали. Его кинули в холодный карцер…

— И пока-а я обогрел это помещение своим телом… Там потолки вот такие! У меня был кипятильник — я грел себе воду…

Полтора месяца. В ледяном помещении. Он пил только воду…

Его надо было видеть. Тогда, в Бункере… Ему лет сорок, изможденно-просветленное лицо с изношенными чертами изборождено морщинами и искажено так, как будто его мучает если не изжога изнутри, то уж точно некоторое отвращение ко всему, что происходит снаружи. Он высокий, очень худой, какой-то согнутый, передвигается осторожно. Так выглядят люди, страдающие от болезней внутренностей. А еще он был мрачным мизантропом и продвинутым кришнаитом, уже лет десять — пятнадцать отрицающим мясо… В заключении он, кажется, пробыл не очень долго…