Ответа не было.

— Послушайте. Если они сочтут нас врагами, а я бы на их месте так и поступил, тогда мы скорее всего погибнем — опять же, если нам повезет. Я слышал, когда они пытают людей, то могут даровать вечную жизнь — только сперва пронзят живот копьем; им интересно, как мы устроены. Они жаждут мести. Я знаю, вы понимаете, что такое месть. Они утащат нас под толщу красного камня, где нет смерти, где время остановилось. Позади нас — Линия, впереди — холмовики. Что нам делать?

Он подождал.

— Вы не можете слишком долго взвешивать свое решение или уделить все ваше внимание чему-то другому. Это вам не свойственно. Вы солгали мне. На этой земле вы бессильны. Или просто бросили меня?

Он был один в собственной голове.

— Ну, что ж...

И он напомнил себе, что всегда любил одиночество.

В тот день, как и в следующий, больше не было происшествий. Шалфей сменился пепельно-белыми тополями без листьев, затем густым темным лесом каких-то могучих вечнозеленых деревьев, названия которых они не знали. Русло реки тянулось дальше на запад, расширялось, потом снова сужалось. Из-за холмов на юге слышался громкий шум каких-то бурных вод, но русло, вдоль которого они шли, по-прежнему оставалось сухим. В первый день солнце село рано, а луна разбухла так, словно собралась столкнуться с землей. На следующий вечер казалось, что солнце вообще не сядет, но хотя небо еще оставалось жарким и голубым, краем глаза в нем уже можно было заметить скопившиеся в нетерпении звезды.

Несмотря на все усилия Лив, Генерал за весь день не произнес ни слова. Она читала ему «Историю Запада», расспрашивала о его системе добродетелей и политических теориях, критиковала тактику, пробовала беседовать с ним на отвлеченные темы — он не реагировал.

Во времени они больше не ориентировались. Золотые часы Лив по-прежнему не работали; Кридмур привык определять время по солнцу, но здесь этот способ не работал. Поэтому останавливались они, когда были вынуждены, то есть когда у Генерала кончались силы. Обычно Лив приходилось напоминать Кридмуру о хрупком здоровье старика. Кридмур ворчал, но доверял ее знаниям.

Вода в долине то появлялась, то исчезала, Лив не могла усмотреть в этом никакой закономерности. Иногда склоны долины блестели яркой паутиной ручейков, а под ногами хлюпали лужи. Иногда долина становилась сухой, точно старые кости, а земля под ногами твердой, как булыжник. Иногда им приходилось мучиться жаждой, и Лив делилась несколькими точно отмеренными глотками застоявшейся воды с Генералом, которому делалось плохо... Кридмура же, казалось, питал демон, с которым он заключил договор: он мог не пить несколько суток, но это никак не отражалось на нем, лишь день на третий краснели и дергались зрачки, а кожа темнела, приобретая оттенок запекшейся крови. Но они шли вперед, и снова появлялось вдоволь воды, попадались съедобные растения, иногда какой-нибудь кролик или нечто более-менее похожее на него. Под землей пульсировали тайные протоки, иногда слабые, иногда бурные. Само время текло то неспешно, то бурно — луна над их головами была то полной и голубоватой, как океан, то сужалась в тонкую полоску льда; точно так же и пересохшее устье охватывали то воспоминания о днях его юности, то старческая озлобленность. Иногда оно становилось другом, иногда — врагом. Сделать с этим ничего было нельзя, оставалось лишь идти вперед и надеяться на лучшее.

— Любопытно, — заметил Кридмур.

Красное солнце взошло рано и висело вызывающе низко, освещая долину. Навстречу им вытянулись длинные тени гор. Пересохшее устье пылало, как раскаленная медь, а трещины в грунте складывались в замысловатую паутину черных теней. Даже Кридмуру, который в обычных обстоятельствах мог смотреть на солнце до заката, приходилось прикрывать ладонью глаза, чтобы всматриваться вперед.

— Любопытно, — повторил он.

Лив прикрыла глаза, опустила взгляд и ничего не ответила. Кридмур, слегка раздраженный этим, умолк.

Лишь через час пути Лив увидела их. Сначала они казались четырьмя тенями — длинными и черными полосами, что тянулись к ним по земле. Потом четырьмя белыми палками, торчавшими из грязи посреди долины. Затем, когда путники были уже почти над ними, оказались грубыми деревянными надгробьями.

То были обструганные и ободранные добела ветки толщиной с запястье. Три из них стояли прямо. Одна покосилась. Еще одна, упавшая, наполовину была засыпана пылью. Под каждой из пяти веток зияло по просевшему кургану из глины и грязи.

Три ветки украшены медалями, большинство из которых упало на землю, когда у них сгнили ленты. На одной медали выбиты слова: «МАТЬ, ЖЕНА, ДОЧЬ, УЧИТЕЛЬ»; она была обвита серебряным ожерельем, закрепленным на ветке ржавой проволокой. Под четвертой веткой — старая желтая книга, почти рассыпавшаяся в прах.

— Эти могилы выкопали не холмовики.

— Верно, Лив! Из вас еще выйдет хороший исследователь. Жители холмов не хоронят умерших, как мы, а уносят их глубоко в свои пещеры под землей. Что происходит дальше, я не знаю. Мне приходилось иметь с ними дело, но посторонним наблюдать Возрождение не дозволено. — Он снял с одной из веток медаль, подкинул ее в воздух и поймал. — Это могилы жителей Республики Красной Долины. Несколько дней назад мы прошли мимо еще одного захоронения, но там не было надгробий, и я не захотел докучать вам мыслями о смерти. Думаю, люди, захороненные здесь, принадлежали к тому же отряду. Мы не первые исследователи этой долины.

— Вы правы, мистер Кридмур. Но что они здесь делали?

— Дезертиры, наверное. Хотя в армии Республики дезертиров было немного. Думаю, для них — так же, как и для нас, — эта долина была прямой дорогой на запад, прочь от мира, в котором бушуют войны.

— Может, это беженцы, пришедшие сюда после того, как пала Республика?

— Возможно. После падения Республики устраивались чистки. На их месте я бы тоже пустился в бегство.

— Когда они прошли здесь?

— Десять, может, двадцать лет назад.

— Вы уверены? Так давно?

— Да, Лив. Я их чую. Еле-еле, но чую. Прошло много лет. Мы здесь одни. Не бойтесь.

Он улыбнулся.

Генерал шаркающей походкой подошел к могилам. Скрипя суставами, встал на колени и протянул дрожащий палец к лежавшей на могиле книге. Древние страницы рассыпались в пыль от его прикосновения. Он застонал.

Кридмур подошел к нему и встал рядом. Он принялся тереть медаль, взятую с могилы, о свою рубашку, и тер до тех пор, пока медь не засияла вновь.

— Давай поговорим, старик. Скучаешь по своему народу?

Кридмур поднес сверкающую медаль к глазам Генерала. Тот вздрогнул, но не отпрянул.

— Скучаешь по своей былой империи? Жива ли в твоем разрушенном разуме память о ее падении? Больно ли тебе?

Лив вдруг стало дурно. Ей захотелось защитить своего подопечного, ударить Кридмура по ухмыляющейся физиономии... Она с горечью сдержалась, сказав лишь: