Страж сжал зубы еще плотнее, так что кожа на скулах натянулась, и побледнел; Райзе покривился:

– Хватит, Дитрих.

Курт медленно развернулся и вышел из подвала; поднявшись на первый этаж, остановился, расстегнув воротник, и, глубоко вдохнув, прошагал к входной двери. Потом вернулся обратно, не зная, куда себя деть и что о себе думать.

– Зараза… – пробормотал он сорванно, долбанув кулаком в раскрытую дверь на площадку подвальной лестницы, потом еще раз, зло закусив губы, напоследок двинул ногой, и тяжелая створка ударилась о стену. – Гадство! Дерьмо!

Вернуться в камеру, где на полу распласталось неподвижное тело, он себя заставить не мог, не мог уйти, и лишь метался, меряя шагами пятачок перед спуском вниз.

– Психолог доморощенный… – с отчаянием пробормотал Курт, приостановившись лишь на мгновение, и сорвался почти на крик, снова исступленно лупя невезучую дверь: – Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Дьявол!

– Сомневаюсь.

От голоса за спиной стало тошно; вмиг остыв от своего внезапного бешенства и подавившись последним словом, он медленно обернулся, встретившись с темным, угрюмым взглядом Керна.

– В наши дни, – мрачно сообщил обер-инквизитор, – уже не принято заявлять, что ночью приходил Дьявол и сломал арестованному шею… Ко мне, Гессе. Немедля.

Курт не произнес в ответ ни звука, ничего не говорил, идя следом за Керном по лестнице наверх, а когда он снова оказался напротив стола начальства, как и день назад, слова оправдания застряли в горле. Керн молчал тоже – стоя у окна спиной к нему и глядя на улицу, словно забыв о нем. Минуты шли – бесконечные и тягостные; заговорить Курт не решался, продолжая стоять посреди комнаты, сцепив за спиной руки, глядя в пол и предчувствуя самое скверное. Когда Керн наконец заговорил, он вздрогнул.

– Я слушаю, – коротко бросил обер-инквизитор, обернувшись, но к столу не сел, лишь прислонившись к стене спиной.

Курт говорил через силу, не поднимая головы и едва собирая слова вместе, все больше напоминая себе Отто Рицлера минувшей ночью; Керн внимал молча, не задавая вопросов, и по временам возникало чувство, что тот попросту перестал его слышать, а когда он закончил, в комнате еще долго царило все то же склепное молчание.

– Я ведь говорил на родном для тебя языке, разве нет? – наконец, снова заговорил обер-инквизитор, все так же хмуро и негромко, сев все-таки к столу. – Я говорил, что на допросах должен присутствовать кто-то из старших следователей. У тебя проблемы с памятью или со слухом?

– Я… – Курт запнулся; ответить было нечего – ни одного уважительного основания в голову не приходило, объяснений не было никаких, кроме самого заурядного азарта. – Простите. Виноват.

– Разумеется, виноват. Я и без твоих объяснений знаю, в чем твоя проблема, Гессе. В том, что ты хотел поутру гордо шлепнуть мне на стол отчет о раскрытом деле!

– Неправда, – возразил Курт тихо и вздрогнул снова, когда Керн грохнул кулаком по столу, повысив голос:

– А что тогда?! Почему мои приказы не исполняются?! Ты здесь, Гессе, в этом городе, под моим руководством, чтобы учиться! Потому что ты ни хрена еще не знаешь и не умеешь! И ты это сегодня доказал!

– Я не понимаю, что… что я такого мог сказать, почему он…

– И никто теперь не поймет! Никто, потому что парень мертв и не расскажет этого, и сказанного ему тобой никто больше не слышал! Я должен теперь полагаться только на то, что ты сейчас попросту не врешь мне!

Курт вскинул голову, понимая всю правоту начальства, желая возразить и зная, что это бессмысленно.

– И эта треклятая книга, – продолжал тот, не сбавляя тона, – что это? Об этом почему ни слова? Что это вообще такое?

– Я не знаю, – отозвался Курт тихо. – В тот момент я не спрашивал, потому что мне казалось, я на правильном пути, и неверное слово может… Простите, – повторил он покаянно. – Тогда мне казалось – лишними вопросами я все могу испортить…

– И не зря казалось – ты все испортил!

Керн умолк, потирая глаза ладонями и переводя дыхание; наконец, поднявшись снова, он коротко подытожил, сбавив голос:

– Все вчерашнее – подробно, четко, дословно, в письменной форме. Отчет мне на стол. Все документы по делу отдашь Ланцу. Это все.

– Ланцу? – произнес Курт, чувствуя, как бледнеет, а руки за спиною сжимаются в кулаки. – Вы забираете у меня расследование?..

– А также сообщаю ректору академии о твоих грандиозных успехах на поприще инквизитора, – добавил тот и, перехватив его отчаянный взгляд, устало кивнул на дверь. – Выметайся.

* * *

В часовне Друденхауса Курт просидел не меньше часа – как минувшей ночью в камере Отто Рицлера, на полу, свесив руки с коленей и уткнувшись в них лбом, непотребнейшим образом прислонясь к алтарю спиной. На чьи-то тихие шаги он не обернулся – видеть кого угодно сейчас одинаково не хотелось и было тяжело до зубовного скрипа.

– Что ж ты в Господень жертвенник задницей вперился, нечестивец, – невесело усмехнулся Ланц, остановившись; скрипнула скамья первого ряда – старший присел в нескольких шагах напротив. – Чему вас в вашей академии учат только…

– Академию не трогай, – тихо возразил Курт, приподняв голову, и взглянул в лицо сослуживцу. – Пришел добить? Давай. Приканчивай. Сопротивляться у меня сейчас нет ни сил, ни желания. Peccavi, fateor, vincor[105].

– А старшему дерзить силы есть?.. Хватит на меня коситься, абориген; я ж не Керн и протокола на тебя не составляю, попросту вдруг пришла в голову глупая мысль, что тебе захочется поговорить.

– Да-да. Знаю. «Без протокола», «по душам» и прочее…

– Мне уйти?

– Все верно. Шаг первый – вывести из оцепенения. Шаг второй – заставить понять, что очень хочется пооткровенничать, а после – вынудить признать это вслух…

– Если тебя в твоей академии обучили латыни, вне службы ты из принципа перестанешь ее разуметь? Так с какой бешеной радости я должен пренебрегать умениями, которые постиг в своей работе? Тем более, что в нашем случае игра ведется честно – у тебя в арсенале умения те же самые.

– И каков приз? – уточнил Курт; Ланц пожал плечами:

– Если ты прекратишь изображать кающегося висельника, этого будет довольно. У тебя всего-навсего забрали одно дело. Это не конец света. У тебя не отобрали Знак, не срезали Печать, не отправили в монастырь на вечное покаяние. Просто отстранили от одного дознания.

– Не в дознании дело, Дитрих, – он потер глаза ладонями, распрямившись и прислонившись к алтарю затылком, встряхнул головой, усмехнувшись. – Вот змей, ты все-таки своего добился…

– Работаем, – улыбнулся тот вскользь.

– Не в дознании дело, – повторил Курт уже нешуточно. – Дело в том, что de facto я убил арестованного.