— Отрекаюсь от своей семьи, друзей и всего мирского, — сказал Анраку.

В голове у Мидори пронеслись образы сестер, Хираты, Рэйко, Сано и маленького Масахиро, но губы сами собой произносили слова обета. В ее искаженном восприятии Анраку вырос до размеров колосса, зал заполонили его отражения, тысячекратно помноженные и сверкающие.

— Клянусь посвятить свою жизнь служению Черному Лотосу, — выводил он.

Послушницы вторили со всевозрастающим пылом. Мидори ощущала, как целиком сливается с ними.

— Клянусь повиноваться первосвященнику Анраку — отныне и во веки веков!

Выкрикивая последние слова, Мидори уже не могла выделить собственный голос из голосов новых подруг. Ее сердце стучало в унисон с остальными, они дышали словно единое существо.

— Клянусь в верности Черному Лотосу!

Всеобщий истеричный порыв превратил толпу женщин в единую массу разгоряченных качающихся тел с вытянутыми руками.

— Клянусь в верности Черному Лотосу!

Затем Анраку добавил степенно и сурово:

— Настал черед последней, самой важной клятвы: «За нарушение принесенных обетов да поразит меня смерть и обречет на вечные адские муки».

Громоподобный ответ заставил зал вздрогнуть.

Взбудораженная сверх меры Мидори не могла помыслить об окончании ритуала. Душа и тело требовали большего, хотя она и не знала чего.

— Теперь подкрепим клятвы обрядом посвящения, — возгласил Анраку.

Бормочущие священники выстроились за спинами послушниц. Две монахини взошли на алтарь. Анраку поднял руки, и они сняли его многоцветную мантию. Секунда — и он предстал перед толпой обнаженным, во всем своем гордом великолепии. Мидори никогда не видела голого мужчину и потому смотрела во все глаза. Вид мужского естества Анраку смущал и завораживал ее.

— Приветствую вас как поклонник истинной веры. — Он протянул открытые ладони вперед. Вырастающий из дыма и свечного пламени, он казался ожившим идолом. — Разделите мою власть. Примите мое благословение.

Монахини по обе стороны от него опустились на колени. Священник позади Мидори приобнял ее за шею. Она, извернувшись, взглянула ему в лицо. Незнакомец был немного старше ее, с физиономией пройдохи. Он вцепился ей в плечи и повернул к алтарю. Остальные члены секты, как видела Мидори, проделывали то же с другими послушницами. Она с плачем попыталась вырваться, но, похоже, напрасно: ее товарки в объятиях священников изнывали от удовольствия.

Мидори поглотила атмосфера чувственности. Священник прижался щекой к ее щеке. Когда же она снова обернулась взглянуть на него, тот превратился в Хирату. Мидори вскрикнула от восторга и замешательства. Хирата обнимал ее точно так, как она представляла в своих сокровенных грезах, его глаза разгорались желанием. Каждое прикосновение заставляло ее трепетать. Она со вздохом откинулась, припав к груди Хираты. Что за чудо соединило их после стольких горестей! Мидори не волновало ни то, как он попал сюда, ни то, что они на виду.

Послушницы со священниками изгибались и снова никли друг к другу, сплетались в объятиях, совокуплялись… Все чаще звучали стоны и вскрики, выбиваясь из гула молений, доносившегося как бы ниоткуда, но слышимого везде. Монахини на алтаре ублажали Анраку; его член напрягся и встал.

— Приблизьтесь, — произнес он хриплым от возбуждения голосом. — Выпустите духовную силу, что обитает во мне!

Пары сместились вперед. Хирата зашептал Мидори:

— Я тебя люблю. Ты — моя. Я — твой.

От этих слов Мидори испытала блаженство и уже не сопротивлялась, когда Хирата повел ее к алтарю. Она была готова на все ради Анраку — того, кто подарил ей возлюбленного. Парочки верующих столпились вокруг алтаря, распевая: «Воздайте хвалу Черному Лотосу!».

Анраку стоял с тяжело вздымающейся грудью, лоснящийся от пота, в то время как две монахини ласкали его член.

Вдруг первосвященник напрягся, запрокинул голову, распростер руки и вскричал:

— Примите мою силу!

Его семя брызнуло. Хирата крепче сжал Мидори. Она же вскричала в экстатическом порыве, чувствуя, что ее мечты о любви сбылись. Толпа, вторя им, зашлась в радостном вопле.

Монахини на алтаре снова облачили Анраку в его многоцветную мантию.

Он протянул кулаки над толпой.

— Придите и приобщитесь к моей внутренней силе! — воззвал он опять и раскрыл кулаки.

По его ладоням заструилась кровь. Пары бросились вперед. Послушницы рьяно лизали его руки; кровь пачкала их лица, пятнала одежды. Мидори совсем повело, но Хирата поддержал ее. Когда Анраку прижал ладонь к ее рту, ее воля ослабла, а осторожность улетучилась.

Она глотнула густой соленой крови. Анраку, священники и монахини твердили сутры Черного Лотоса, но Мидори уже не понимала ни слова. Блики, дым, голоса слились для нее в одно все превосходящее ощущение. Ее охватила дремота, перед глазами все расплывалось… Она смутно сознавала, что Хирата поднял ее и несет на руках, понимала, что случилось неладное, но не видела разницы между плохим и хорошим. Что-то нарушило ее планы… Но в чем они заключались — этого она уже не помнила. Проваливаясь в обморочную темноту, она на какой-то миг задержалась на мысли о том, что ей непременно нужно остаться в Черном Лотосе. Знать бы только зачем…

Если ты в заточении,

Скован цепями по рукам и ногам,

Бодхисатва Неисчерпаемой Силы тебя вызволит.

Сутра Черного Лотоса

Свет полной луны, усеянной тенями и щербинами, прорвал пелену облаков и озарил эдоскую тюрьму, нависающую над темными и безлюдными улочками северо-западного Нихомбаси. На сторожевых башнях по периметру тюремных стен и в проходах, где вышагивал караул, горели фонари. Во дворе дымился костер из отбросов. Из покосившихся тюремных бараков доносились вопли и причитания.

В одной из камер на куче соломы лежала Хару. Лунный свет, проникающий сквозь крошечное зарешеченное оконце, выхватил из темноты ее испуганное лицо. Дрожа от холода, она поджала босые ступни под куцую муслиновую робу и обхватила руками колени. От вони человеческих испражнений подводило живот. В обоих ответвлениях коридора стенали, кашляли, храпели другие пленницы.

Одна женщина кричала: «Помогите! Выпустите меня!» Ее мольбы пронизывала та же безысходность, какую чувствовала Хару. Время шло, а надежда, за которую она цеплялась, убывала.

Когда Хару уводили, она так неистово билась и визжала, что страже пришлось везти ее связанной, с заткнутым ртом. Путь к тюрьме она проделала на телеге, запряженной волами, терпя издевки толпы. Потом тюремщики развязали ее и бросили в эту камеру. Чего она только не делала — барабанила по двери, бесновалась, визжала и плакала, пыталась долезть по стене до окошка, пока ее не сморила усталость, — все тщетно. Хару заснула, а потом проснулась уже в потемках, для тягостного прозрения. Ослабев от голода и жажды, с болью во всем теле, она задумалась о том, как ее сюда занесло.