— Молчать, Энни, — сказал он собаке. Та попятилась, продолжая лаять, но, к удивлению Мэтта, быстро умолкла, видимо, узнав в нем друга.

Он стоял в середине комнаты, тяжело дыша, стараясь справиться с сердцебиением, и следил за тем, как Карли приходит в себя. Все было ясно.

— Мэтт… — срывающимся голосом произнесла она, и тут в комнату влетели все три девицы, ахая и восклицая:

— Мэтт, что случилось?

— Карли, ты в порядке?

— Кто-то пытался забраться в дом?

Мэтт повернулся и покачал головой. На одной была короткая ночная рубашка, на другой — длинная майка, на третьей — пижама. Лисса накрутила волосы на бигуди; Дани собрала свои в конский хвост, чтобы выпрямить; лицо Эрин блестело от крема.

Сестры уставились на него, открыв рот. На их лицах были написаны удивление и веселое любопытство. Мэтт понял, что стоит в одном белье, и нахмурился.

— Прошу прощения. Мне приснился дурной сон, — еле слышно пролепетала за его спиной Карли. Мэтт понял, что она обращается к сестрам.

— О'кей, я сам займусь этим. Брысь отсюда, — сказал Мэтт и грозно шагнул к ним. Нахалки только улыбнулись в ответ. Они продолжали лукаво улыбаться даже тогда, когда Мэтт заставил сестер попятиться, закрыл дверь у них перед носом и надежно запер ее. О господи, за что ему такое наказание?

Потом он повернулся к Карли. Та была белой как полотно — точнее, бесцветной, и Мэтт понял, что она еще не пришла в себя. Ее волосы напоминали спутанную львиную гриву, вокруг лица вились светлые спирали. Кукольные голубые глаза были широко открыты, губы дрожали. Она сидела прямо, маленькая, беззащитная и очень женственная. Мэтт видел только ее розовый топ, потому что все остальное прикрывала скомканная простыня. Плечо заклеивал большой кусок пластыря телесного цвета, левая ладонь была замотана белым бинтом.

При воспоминании о том, как близка она была к смерти, у Мэтта свело живот.

Конверс прошел по ковру, выключил верхний свет, инстинктивно напрягся, когда Карли, оказавшись в темноте, негромко ахнула, затем подошел к ванной, выключил свет и там, вернулся к кровати, поправил простыню и сел рядом с Карли.

Она прижалась к нему, издав негромкий стон, от которого у Мэтта сжалось сердце. Он положил под голову подушку, лег на спину, привлек к себе Карли и обнял ее. Она положила голову ему на плечо и обвила его рукой.

Она снова пахла его мылом. Но уже не «Ирландской весной». Он сменил сорт, потому что каждый раз возбуждаться в душе было, мягко говоря, не очень удобно. Теперь она пахла «Изюминкой». Он понял, что мыло придется менять снова.

— Расскажешь? — спросил Мэтт в темноте. Она вздрогнула.

— Ладно, — сказал он, остро ощущая тепло прижавшегося к нему тела. Но это была Карли, раненая, испуганная, нуждавшаяся в нем, так что думать о сексе не приходилось. Во всяком случае, сегодня. — Можем сыграть в «угадайку». Это был один из твоих старых кошмаров или новый?

— Глаза, — снова вздрогнув, сказала она. — Мне снились его глаза. Они смотрели на меня. А потом мне приснился Дом.

Мэтт без труда догадался, что эти глаза принадлежали ублюдку, который напал на нее. Вспомнив, что чуть не потерял Карли, он крепче прижал ее к себе, и она доверчиво прильнула к нему. Он всегда забывал, какая она маленькая, но в такой позе не заметить этого было невозможно. Ступни Карли едва достигали его лодыжек, тело казалось невесомым, но было таким нежным, жарким и женственным, что…

Стоп. Не сметь!

— Ты очень мало рассказывала мне о Доме. Ты пробыла там совсем недолго, верно? Неделю? Две? — он спросил о Доме, считая, что это менее страшная тема, чем глаза ублюдка. При мысли о беспомощной, испуганной Карли, оказавшейся во власти здоровенного детины, его охватывала жажда убийства. Он сделает все, чтобы воспоминания о случившемся не возвращались к ней никогда.

— Восемь дней.

— Что там случилось? Почему тебя до сих пор мучают кошмары? С тобой плохо обращались? Обижали? Били?

Мэтт почувствовал, что она покачала головой. Пальцы Карли сильнее впились в его плоть. Ее руки обхватывали Мэтта, но принять это за объятия нельзя было даже в больном воображении. Она просто цеплялась за него изо всех сил.

— Кудряшка… — напомнил он.

Мэтт назвал ее так нарочно. Детская кличка должна была напомнить ему, что это его подружка, маленькая девочка с копной непослушных волос, которая в детстве ходила за ним как привязанная, выводя его из терпения. Сначала он считал ее чирьем на заднице, потом небольшим неудобством, наконец одной из своих сестер, но никогда не думал, что будет лежать с ней рядом, скрипя зубами от вожделения.

— Они были добры ко мне, — сказала Карли дрожащим голосом и прижалась к нему еще крепче. — Но я была напугана. Мне было всего восемь лет, я отчаянно тосковала по маме и не имела представления, почему меня забрали у соседки, которая присматривала за мной, когда мамы не было дома, и увезли в какую-то школу. И никто не удосужился объяснить мне, что случилось. Думаю, они считали, что я слишком маленькая и не пойму этого. Но там было неплохо. Точнее, хорошо. Еды хватало, у каждой была своя кровать и шкафчик для вещей — правда, вещей у меня было не так уж много, — и мы могли гулять. Там был большой задний двор, сарай и животные. Даже осел. Он был смешной и все время орал…

Она сделала паузу и тяжело вздохнула.

— Потом я заболела, и меня положили в лазарет. Кошмары начались именно там.

Карли умолкла, и Мэтт почувствовал, что она вздрогнула.

— Эй, — сказал он и погладил голые лопатки Карли, надеясь успокоить ее. Кто виноват, что это прикосновение к шелковистой коже напомнило ему о других, еще более шелковистых местах? — Я здесь. Тебе ничто не грозит. Здесь спокойнее, чем где бы то ни было. Расскажи мне о лазарете.

Она потерлась щекой о его грудь. Ощутив прикосновение к соску ее влажного горячего дыхания, он едва не заскрежетал зубами. Карли нуждалась в нем, но секс был тут ни при чем. Ей нужен был защитник. Мэтта поразила мысль, что никого, кроме него, у Карли не было.

— Это было что-то вроде спальни, только чуть больше. Там нас лежало четверо. Все остальные были намного старше меня. Две девочки были по-настоящему крутые, и я их побаивалась. Они не обращали на меня внимания. Я была слишком маленькой. Они разговаривали друг с другом, а я лежала на койке и слушала. Там были койки, белые двухъярусные койки с металлическими пружинами, которые скрипели каждый раз, когда кто-то поворачивался. Я лежала на одной из верхних коек…

Она умолкла. Мэтт выждал минуту, а потом сказал:

— О'кей, ты лежала на верхней койке. Что было дальше?

Карли тяжело вздохнула.

— Толком не знаю. Помню, что лежала в темноте и слышала, как скрипит кровать. Именно это мне и снится, когда я вижу сны о Доме. Что я лежу в темноте с открытыми глазами и слышу, как скрипит кровать. — Она сильно вздрогнула. — Сама не знаю, почему это так меня напугало. Может быть, потому, что тогда я начала всерьез думать, что мама никогда не вернется. В восемь лет это страшнее всего на свете.