Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— На следующей неделе точно дадут… Альбертыч сказал! — робко говорил он.
Танюша, которая точно знала, что Альбертыч врет и ничего не дадут, пересаживалась поближе и обнимала его за шею.
— Ничего, солнышко. Мы ж не голодаем! Картошки еще полмешка.
Ион успокоенно улыбался и принимался за дымящиеся картофелины.
Танюша, возможно, совсем перестала бы видеться с людьми, если бы не чувство долга — во-первых, долга экоактивиста, к которому взывали многочисленные природоохранные нарушения, а во-вторых, долга дочернего. Чтобы не почувствовать себя преступницей, полагалось видеться с матерью примерно раз в три дня. И вот раз в три дня она старательно облачалась в старую иллюзию, именуемую Танюшей, и ехала на автобусе в другой конец города, чтобы исполнить свой долг. Ее мать была знакома только с иллюзией Танюши — той, которая всегда смотрела на себя глазами других, боялась одиночества и ждала милости от мужских взглядов. Такую Танюшу мать понимала и, в общем-то, одобряла. Поэтому она всегда разговаривала с нею как с той, прежней, и Танюша силилась вспомнить, как надо отвечать. С одной стороны, дочерний долг требовал соответствовать материнским запросам, а с другой — Бог мой, ведь все, все, что она говорила, было совершеннейшим абсурдом!
— Ну как он там, Ионка-то твой? — спрашивала мать, видевшая перед тем Иона всего один раз. Танюша, как могла, старалась минимизировать ее встречи с зятем. Хотя в тот единственный раз Ион большую часть времени скромно молчал, Танюше казалось, что она присутствует при встрече двух несоединимых стихий, как огонь и вода, и что вот-вот произойдет чудовищная реакция. — Еще любит тебя? А то смотри — он ведь моложе. Дело такое… — Мать многозначительно умолкала.
Она говорила всегда примерно одно и то же в разных вариациях. Ей отчего-то было важно уверить себя и Танюшу, что счастье дочери — это что-то нереальное и невозможное, и что вместо того, чтобы наслаждаться им, следует заранее страдать от того, что оно вот-вот разрушится. В предвкушении неминуемой гибели танюшиной любви мать находила какое-то странное удовольствие, и призывала дочь разделить его.
«Моложе, старше… Зачем это нужно? — думала Танюша. — Он — это все. Это весь мир. Я забываю даже, как он выглядит, красив он или нет. А ей важно, что его тело выглядит несколько моложе моего. Как она не понимает, что его тело существует лишь для других, которые его плохо знают? Нет, это не объяснить».
— Ну, понимаешь, по статистике такая разница в возрасте, как у нас, в последнее время не так уж и редка. Люди теперь меньше подвержены стереотипам, чем раньше, — пыталась она сформулировать расхожие банальности, хотя и понимала, что это ненужно. — Наверное, раньше молодые мужчины, даже если и хотели бы завести отношения с женщинами постарше, стеснялись это сделать, боясь пересудов — мол, они делают это только ради денег и тому подобное…
— В твоем случае это явно не ради денег, — усмехалась мать.
— Вот видишь! — облегченно говорила Танюша.
— Но в твоем случае это может быть из-за квартиры! — победоносно изрекала мать. — Жить-то ему где-то нужно.
— Мама, пожалуйста!..
— Послушай, я сама искренне желаю тебе счастья, — перебила мать учительским тоном. — Я понимаю, что выбора у тебя особенного нет, и я совершенно не против, чтобы ты тоже немного порадовалась жизни. Но я очень боюсь, что встреча с реальностью будет болезненна для тебя, когда… когда… — она замялась, — когда он уйдет к более молодой и красивой!
Танюша улыбнулась.
— Хорошо, мама. Так ты советуешь мне выгнать Иона сейчас? Раз потом он все равно уйдет к молодой и красивой?
Мать обиженно поджала губы. Эта реакция была не совсем та, что она ожидала. Она надеялась, что дочь будет спорить, но в глубине души почувствует то же, что чувствует она — сладостное предвкушение страдания.
— Танечка, я понимаю, что тебе хочется верить… Вот ты споришь со мной… — сказала она, хотя Танюша совершенно не спорила, — но послушай моего опыта. Я все-таки жизнь прожила, кое-что видела. Мужчины могут быть самые лучшие, добрые, умные и все такое, но если на горизонте появляется молоденькая девушка — весь ум как метлой вышибает. Все бросают — и за ней.
— Да-да, я тебе верю, — отвечала Танюша, с трудом сдерживая смех. — Ион встретит молодую и уйдет. Так что мне делать? Выгнать его сейчас, чтобы страдать сразу, а не потом?
Мать разочарованно взглянула на дочь. От нее требовалось не решать, когда выгнать потенциального изменника, а лишь проникнуться идеей своего печального будущего. Но при этом, разумеется, следовало надеяться на лучшее и тянуть отношения как можно дольше. Этот противоречивый сценарий танюшина мать хорошо знала по собственному опыту. Он был реализован на танюшином отце. А раз он кое-как сработал — отец, конечно, в итоге ушел, как ему и полагалось, но в сухом остатке была дочь, которая худо-бедно существовала поблизости — то и Танюше не следовало сходить с проторенного пути.
Танюша посмотрела на часы: скоро Ион должен был освободиться с работы. Ей очень хотелось встретить его на проходной и порадовать пирожками с мясом; она знала, что на улице аппетит у него лучше, чем в квартире, и он обязательно съест парочку. Должно быть, вид термоса с чаем и пакетов, разложенных на высоком бетонном поребрике, ассоциировались у него с атмосферой дороги, которую он так любил.
— Ну хорошо, предположим. — Мать отчаялась добиться от дочери понимания и решила прибегнуть к козырным аргументам. — Предположим, ты его любишь, он тебя — тоже и все такое. Но почему же тогда он на тебе не женится, а? Ведь если любит — должен жениться, разве не так?
Она посмотрела на Танюшу гневным взглядом иезуитского судьи. Опасная глупость дочери уже начинала ее раздражать. Однако вместо ужаса, который должен был исказить ее лицо, мать увидела все ту же беззаботную улыбку.
— Он не женится, потому что я его не попросила. Если бы я попросила, он сразу женился бы.
Жениться, женился, женитьба — это было такое крошечное, почти незаметное пятнышко на фоне бесконечности их с Ионом любви, что было смешно и утомительно пытаться разглядывать его. Женитьба — это ярлычок с подписью, который навешивают на любовь; но зачем подпись, если любовь и так заполняет весь мир? Кому ее показывать?
Мать недоверчиво ухмыльнулась.
— Так что же ты не попросишь? Попроси тогда.
— Я не хочу, — честно
