Он зашел в паб, который оказался пустым, заказал красного вина и горячую пасту и взял вечернюю газету со стойки. Это было большое безликое помещение, перевалочный пункт для проезжающих путешественников. Его обслуживали без интереса и наверняка не запомнят. Зашли еще две группы мужчин, которые на него даже не взглянули.

В «Лаффертон эхо» была еще одна статья про Медузу и Цирцею. Паста была великолепна. Вечернее солнце окрашивалось в рубиново-красный цвет стеклянных ромбиков на окне за его спиной и падало на газету. Он был доволен.

Шэрон Медкалф не появилась на занятиях хора на этой неделе, прислав сообщение, что у нее ужасная простуда, и это несколько нарушило планы Фреи. А теперь телефон Шэрон был прямо перед ней, но она все еще сомневалась. Ей нужно было поговорить с кем-нибудь о Саймоне Серрэйлере, получить ответы на вопросы, которые занимали ее мысли все время, когда она не была погружена в работу, а оба раза, когда они говорили один на один, Шэрон проявила себя как заядлая сплетница.

«Так что же меня останавливает?» – спрашивала себя Фрея.

Она отошла от телефона, налила себе бокал вина и села подумать. Она хотела говорить о нем, слышать его имя, произносить его самой, узнать больше о его жизни. К кому еще было обратиться? Люди, с которыми она ближе всего познакомилась после прибытия в Лаффертон, были ее коллегами. Кроме случайных знакомых, в основном участников хора, был единственный человек, которого она могла назвать другом, – Мэриэл Серрэйлер, но она, естественно, вычеркивалась. Значит, ей оставалась только всегда безупречно и прекрасно одетая Шэрон Медкалф, которая была разведена и держала два дизайнерских бутика в Бевхэме. Но Шэрон участвовала в хоре, и когда дирижер попросил ее спеть несколько тактов сольной арии из «Мессии», чтобы проиллюстрировать то, что он тогда хотел донести, Фрея посмотрела на нее с уважением. Ее сопрано было восхитительным, богатым и чистым, с впечатляющими высокими нотами. Остальная часть хора слушала ее с абсолютным вниманием. Было что-то большее в Шэрон Медкалф, чем дорогие наряды. Фрея перестала ругать себя, когда ее мысли обращались к Саймону. Глубоко внутри нее маленький, свирепый, уверенный голосок бормотал что-то неприятное время от времени. А еще он шептал предостережения. Но она игнорировала его.

Она включила телевизор, переключила с передачи про обустройство сада на другую, про покупку домов, потом на европейский футбольный матч, и снова его выключила. Она уже разделалась с сегодняшними газетами, а новой книги у нее не было. Она выпила остатки вина и придвинула телефон к себе.

– Это Шэрон?

– Да, это я.

– Это Фрея Грэффхам… Просто звоню узнать, как ты. В сообщении ты написала, что у тебя пропал голос.

– О, спасибо тебе, да, было паршиво, но сегодня я чувствую себя гораздо лучше. Как хор?

– Хорошо. Сейчас все действительно спелись, но, конечно, сопрано стали гораздо беднее без тебя. Есть еще одна вещь, почему я тебе позвонила: у меня в среду выходной, и я подумала, не хотела бы ты пообедать со мной? Если ты будешь хорошо себя чувствовать.

– К этому времени мне останется только симулировать. Я с удовольствием. Где?

Если они будут говорить о Саймоне, то это должно быть точно не в Лаффертоне.

– Где-нибудь за городом… что насчет «Лисы и Гуся» во Флимби? Кормят просто великолепно, правда становится слишком людно вечером.

– Не была там уже сто лет. Если будет такой же день, как сегодня, то мне это подходит идеально. Спасибо, Фрея.

– Встретимся там в полдвенадцатого?

Фрее хотелось петь. Шэрон говорила про Серрэйлеров, когда она подвозила ее домой. Она, может, и не знает Саймона так уж хорошо, но наверняка сможет ответить на один-единственный вопрос, который мучил ее с тех самых пор, как она оказалась у него в квартире. Она не могла ни игнорировать его, ни отбросить. Она должна была знать.

Она налила себе ванну и, лежа в ней, думала не о Саймоне, а о работе. Единственный кусочек более или менее достоверной информации о ком-то из пропавших женщин они получили от Джима Уильямса, который, насколько им стало известно, был последним, кто видел Анджелу Рэндалл, убегающей в туман. Но затем туман же ее и окутал, а по Дебби Паркер вообще никаких зацепок не было. Поиски на Холме ни к чему не привели. Пара человек в Старли узнали ее на фотографии, один даже знал ее имя, но никто не видел ее в последнее время. Подомовый обход, объявления повсюду, еще одно радиообращение, новые статьи в газетах – и ничего.

Она поразмышляла немного и о собаке Джима Уильямса – Скиппи. Его ведь последний раз видели на Холме, и он тоже как будто бы испарился в воздухе – или в тумане. Но собаки сами убегают, погнавшись за непонятным запахом или зарывшись слишком глубоко в кроличью нору, и собаки – это не люди. Люди крадут собак. Джим Уильямс никого не видел, но сообщил, что слышал звук автомобиля. Похитители собак кидают своих жертв в машины и уезжают, взвизгнув шинами? Ей вспомнилась Круэлла Де Виль.

Весна немного отступила, и зима решила нанести последний удар два дня спустя, когда она поехала во Флимби. Ветер накидывал мокрый снег и мелкий бисер града на ее ветровое стекло, и когда она припарковалась рядом с «Лисой и Гусем», колючий северо-восточный ветер подул с поля прямо ей в лицо.

В пабе было тихо, и живой камин и лампы янтарного цвета на столах выглядели особо гостеприимно. В другом конце зала она увидела закуток, плотно укомплектованный местными пожилыми фермерами, которые до сих пор жили в деревнях или рядом с ними. Тихий гул их голосов напоминал жужжание пчел.

Фрея взяла водку с тоником и заняла небольшой стол рядом с огнем. Некоторые женщины могли бы обедать в таких деревенский пабах каждый день, если бы захотели, но разве получали бы они такое же удовольствие от этого, как она сейчас, в свой драгоценный выходной? В Лондоне у нее никогда не было вот таких приятных праздных дней. Все ее свободное время проходило в попытках управиться с домашними хлопотами и доказать себе, в основном с помощью приготовления сложных изысканных ужинов, что ей нравится делать Дона счастливым.

«Больше такого не будет, – подумала она, сжав пальцы ног в ботинках, – больше никогда».

И как будто бы у нее в голове включился свет, она увидела перед мысленным взором квартиру Саймона, большую тихую комнату с картинами, книгами и предметами мебели в совсем разных стилях, но так хорошо сочетавшимися. Она хотела бы сейчас оказаться там, хоть ей и очень нравилось место, где она находилась на самом деле, совсем другое, с сетчатыми занавесками и конскими сбруями. Ей хотелось, чтобы комната Саймона поглотила ее, чтобы там нашлось для нее место, такое же идеальное, как для вазы, или стула, или очередного его рисунка на стене.

– Боже, ну и денек!

Шэрон Медкалф возникла рядом со столом, снимая свое длинное замшевое пальто. Фрея потратила час, чтобы выбрать собственный наряд на сегодня и как следует подготовиться, твердо решив не ударить в грязь лицом в дизайнерских глазах Шэрон, и когда она взглянула на себя в зеркало перед выходом, она осталась вполне довольна. У нее была качественная одежда, и она любила сочетать ее несколько экстравагантно; ее работа предполагала вид и не слишком строгий, и не слишком повседневный, и который не привлекал бы внимание; она радовалась возможности немного похулиганить. Но оказавшись рядом с Шэрон, она не поняла, зачем вообще старалась. Шэрон была в «Армани», на шее у нее красовался невероятный шарф, а на пол рядом с собой она бросила сумку «Луи Виттон».