И только Глеб мысленно помянул историческое сослагательное наклонение, как перед его внутренним взором предстали олимпийские боги и примазавшийся к ним Алексис фон Малахо́вка, и началась обычная канитель. Эрот лезет с бесцеремонным советом:

— В койку ее! Сразу и без разговоров!

Амур культурно подсказывает:

— Положи ты лебедь белую на перину пуховую под одеяло атласное… Да не запамятовал ли ты, добрый молодец, что предварительно нужно снять с красной девицы не только верхние наряды шелковые, но и кружевное исподнее, а то ничего не получится…

У Гименея мозги вообще заклинили: талдычит, как заведенный:

— Отведи ты девицу красную сначала в загс, потом и свадебку отпразднуете, а уж после…

Какой загс?! Какая свадебка?! У любимой одного брата похитили, а другого только-только убили! Тут не до официальных праздничных мероприятий! Алексис, конечно, тоже в своем репертуаре… Мало того что по телевизору всем плешь проел, разглагольствуя про толерантность, так и здесь покоя не дает! Да слышали уже, знаем! Толерантные все, только отстань! Богам Глеб ответил интеллигентно: мол, спасибо вам за ценные советы, в которых никто не нуждается… Боги иронию усекли и обиделись: была бы честь предложена… После чего удалились в Олимпийское далёко. Фон Малахо́вке же хоть плюй в глаза, ему все божья роса. Продолжал верещать даже из туманной дали:

— Толерантность! Толерантностью! О толерантности!

Юлия, проводив горничных с бесценным грузом и прокричав им вслед последние дополнительные наставления, связалась по мобильнику с экономкой и распорядилась накрыть в ее апартаментах стол на двоих.

— Тебе тоже следует соблюдать режим питания, — заботливо посмотрела она на Глеба. — Ветеринар мне советовал… в смысле, медицина придает правильному питанию большое значение, — и Юлия об руку с влюбленным в нее хомо сапиенсом проследовала к особняку.

Стол в Юлиных апартаментах накрывала и блюда подавала лично сама домоправительница, экономка Надежда Тимофеевна — за отсутствием горничных или чтобы подчеркнуть свое уважительное отношение к хозяйской дочке. Надежда Тимофеевна, приятная женщина постбальзаковского возраста, была крашена, как и Елена Прекрасная, в платиновую блондинку. Глеб еще подумал, что между платиновой старожилкой и молодой платиновой гвардией, то есть Еленой, непременно должно было возникнуть соперничество — чья платина натуральней, а где есть соперничество, там и до вражды недалеко.

В центре стола в окружении разных блюд и закусок красовался аппетитного вида пирог.

— Этот пирог собственными ручками приготовила наша Юлечка! — восхищалась кулинарным искусством молодой хозяйки экономка.

А Глеб, откусив кусочек, заявил, что такого нектара, помноженного на амброзию, не едали даже боги! (Которые вовремя подались на Олимп, потому что их желудки не переваривали вегетарианского продукта). Последнее признание Глеб отказался бы сделать публично даже под страшными пытками! Поблагодарив экономку, Юлия ее отпустила, и влюбленные наконец-то остались наедине. Глеб не столько отведывал кушанья, сколько поедал глазами щедрую хозяйку, а потом в порыве благодарности за вкусный обед и чудесный пирог стал покрывать поцелуями руки прекрасной стряпухи. От рук постепенно перебрался к щечкам, ушку, а там и до губок дело дошло. Пановские губы снова оказались на Юлиной шейке, стали опускаться все ниже и ниже… Влюбленные вдруг обнаружили себя в спальне, Юлия была почти неглиже, стояли они (или уже не стояли) у самой бездны страсти на краю, и Глеб шептал сумасшедшие слова о вечной любви, а Юлия уже готова была окунуться в любовный омут с головой. Так, пожалуй, и до всамделишной камасутры дело бы скоро дошло, но…

В соседней со спальней комнате томились во временном заточении верные Юлины подруги — Услада с Русланой и преданный друг кот Брут. Привыкшие к вольной воле — ведь добрая хозяйка обычно никак не ограничивала их свободные личности, — они громко выражали возмущение свершенным над ними насилием. То есть Услада и Руслана тявкали и завывали во всю мочь, а Брут им подвывал самым противным мявом. Располагайся Юлины апартаменты в новой псевдокирпичной двадцатиэтажке, устроенный Уся-Русями и Брутом бедлам переполошил бы весь дом. Но в никандровском особняке звукоизоляция была на высоте, и в спальне, где влюбленные собирались уже погрузиться в пучину страсти, вопли бедных животных оставались неслышимыми. Но сами то Услада, Руслана и Брут сразу учуяли, что их обожаемая хозяйка находится в соседней комнате, и стали рваться туда с утроенными силами! Собачки в тщетной надежде устранить преграду грызли дверь в спальню, а Брут, как старший по возрасту и более опытный в таких делах, лег на бок, вцепился когтями в самый край дверной створки и потянул дверь на себя. Дверь чуточку подалась. Уся-Руси, поняв замысел старшего товарища, перестали ее грызть, а вцепились в преграду зубами, уперлись ногами и вместе с Брутом потянули, потянули, потянули… Тянут-потянут и малость вытянули. Открылась щель, в которую сунулись сразу три (с наименованием «морда» Юлия категорически не согласится), скажем так, в щель стали протискиваться три фэйса. Дверь приоткрылась, две узницы и один узник заскочили в спальню. И что же они увидели?! Человек, который, как князь Курбский литовцам, сделался им другом (к Панову все животные почему-то инстинктивно испытывали доверие, а Глеб это доверие оправдывал малыми, но вкусными подношениями)… Так вот, этот человек, Уси-Русино и Брутово доверие злостно обманув, обижал их любимую хозяйку! Собачки с рычанием бросились на коварного супостата. Уся вцепилась ему в левую штанину, Руся в правую, а Брут, выгнув спину и взъерошив шерсть, жутко сверкал глазами и выл так грозно, что ужас пробрал бы всех котов и даже собак в округе, завывай он в новой двадцатиэтажной псевдокирпичной хоромине эконом-класса. Глеб нападения не ожидал, а ремень и верхние пуговицы на брюках у него по некоторым причинам были расстегнуты. Уся и Руся, вцепившись в Глебовы штанины, стаскивали душегубца не совсем с, но и не в полном смысле только от своей любимой хозяйки. Однако сдвинуть такого амбала бедным собачкам было не под силу, зато штаны ему они спустили аж до колен. Руками съезжавшие штаны пострадавший подхватить не успел, ибо руки влюбленного, как им и положено в таких случаях, были заняты более возвышенными предметами. Устремившись в погоню за ускользающими штанами, незадачливый любовник через несколько мгновений застыл перед кроватью в позе распинаемого за ноги грешника, потому что Уся и Руся тянули штанины и назад, и в разные стороны. Юлия, приподнявшись, чтобы посмотреть, куда подевался пылкий поклонник, только что нежно ее ласкавший и шептавший на ушко слова любви, вдруг узрела комическую картину. Возлюбленный стоял со спущенными штанами и, балансируя, чтобы не упасть на собачек, трепавших его за штанины, шатался, как дуб высокий за рекой широкой.

«Оказаться перед любимой тонкой рябиной в столь неэстетическом положении! Узнай об этом Новиков, то-то бы он хохотал и называл меня не только Рыцарем Собачьего Образа, но и Рыцарем Спущенных Штанов! А уж как сейчас потешается надо мной Юлия!

Юлия действительно не могла сдержать смеха и хихикала, из деликатности прикрыв рот ладошкой. Глеба удручала нелепость ситуации, в какой он очутился, но комическое положение казалось ему все же предпочтительнее трагического. А вляпаться в последнее имелись все возможности. Освобождая свои брюки из зубов Услады и Русланы, он мог бы по неосторожности причинить субтильным собачкам боль, или они могли завизжать просто от обиды на то, что у них изо рта вырывают полюбившиеся им штанины. Юлия подумает, что он умышленно нанес вред ее любимицам, и сразу перестанет хихикать. Она возненавидела Новикова, пнувшего ногой какого-то приблудного барбоса, а какие чувства она станет питать к человеку, обидевшему самых для нее дорогих и любимых?! Но и это еще было возможное горюшко, а не горе… Настоящее горе могло ждать Глеба впереди! Если он в своем неустойчивом положении потеряет равновесие и рухнет на одну из шавочек, воюющих с его штанами, это решительно будет ее последний и смертельный бой! Глеб бедняжку просто раздавит и станет для Юлии врагом номер один на всю жизнь! Вот почему Глеб стоял со спущенными штанами и качался, как дуб высокий, не предпринимая никаких оборонительных действий.