После этого остается только девятый ход, в результате которого, как сообщалось перед матчем, будет объявлен шах и мат.

Девятый ход сделает Марк Лаватер. В Швейцарии у Марка сохранились крепкие дружеские связи. В частности, с тем владельцем частного банка в Базеле, который, согласно традиции, руководит Швейцарской ассоциацией банкиров. После предварительной договоренности по телефону Марк Лаватер появляется в большом зале отеля Dolder в Цюрихе. В его портфеле то досье, некоторая информация из которого уже передана прессе, но теперь значительно пополненное за счет показаний Джона Кэррадайна, легально полученных в штате Невада. Показания касаются, в частности, операций, в результате которых исчезла компания «Кюрасао-Один», чтобы впоследствии превратиться в «Кюрасао-Два», другими словами, произошла кража.

День спустя, во вторник, двадцать седьмого мая, уже сам Мартин Ял прибывает в Цюрих, вызванный пэрами от финансов, которые собрались для реального суда. Он знает, что его ждет. Все происходит именно так, как он предполагал.

– Юный Симбалли, девятый ход будет самым страшным.

Ял предстанет перед пэрами, которые будут решать его судьбу. Франц, танцевавший вокруг него танец смерти, вы можете быть довольны: настал ваш час. Франц, в Швейцарии найдется немало людей с деньгами евреев, арабов, чернокожих монархов, диктаторов всех видов, левых и правых политиков, крупных наркобаронов и торговцев оружием, которые ничуть не лучше, а может, даже хуже, чем Мартин Ял. Но Мартин Ял попался, его дело предано огласке, его махинации с моими признаниями станут достоянием общественности завтра, и если он не согласится с условиями предъявленного ультиматума, то должен будет немедленно и навсегда отказаться от банковской и финансовой деятельности, так или иначе связанной со Швейцарией.

Франц, вы не разорили его, это было невозможно. Вы уничтожили его. Как уничтожен я в ожидании этой сладкой смерти…

Я устроил прощальный обед с Розеном и Лупино. Филипп Ванденберг, разумеется, оказался занят. Вечером я предложил прощальный ужин Лео Суссману и его жене Робин. Я вернулся в Pierre и один пил шампанское, пока сон наконец не забрал меня в свои объятия.

На следующее утро позвонил Феззали.

– Мы должны встретиться, друг мой.

Я ответил:

– Не сейчас.

– У принца и его двоюродных братьев есть для вас планы. Вы очень впечатлили их.

– Не сейчас.

Я повесил трубку. У стойки администратора отеля подтвердили, что на мое имя забронирован билет на самолет и что скоро придут за багажом.

Я смотрю на Центральный парк.

Я думаю о Саре и Йоахиме, Хаятте и Ли с Лю, Турке и Уте Йенсен, Дэвиде, Лео и Робин Суссман, Марке и Франсуазе Лаватер, Филиппе Ванденберге, Джеймсе Розене и Джозефе Лупино с его дружеским подмигиванием единомышленника. Я думаю о Роберте Зарре и Сьюзи Кендалл, хотя они живут в разных мирах, и о господине Хаке. Я снова думаю о Саре, и у меня на глаза наворачиваются слезы.

К телефону долго не подходят, и я представляю себе женщин в накрахмаленных халатах со скрещенными на животе руками, неторопливо шагающих в тишине босыми ногами.

Наконец снимают трубку, я называю свое имя и прошу соединить меня с ним. Мне отвечают, что уже десять дней, как его нет в живых, что они сами не знают, как он сумел проползти по горячему песку Долины Смерти вокруг испано-мавританского дома, чтобы попасть в гараж и найти бензин, который давно искал, что он облился им и таким образом положил конец гною, текущему по всему телу, не в силах жить далее в ожидании столь сладостной смерти.

Голос Джона Кэррадайна по прозвищу Скарлетт, который руководил мною в последнем сражении, доходил до меня уже после его смерти.

22

Я говорю Катрин:

– Твоя идея не имеет смысла. В июле найти комнату в Сен-Тропе невозможно. Разве что по невероятной цене. Ты, наверное, принимаешь меня за миллиардера.

– Ты и так миллиардер, – отвечает Катрин.

Не так давно мы поженились. Произошло это в затерянном уголке под названием Фурнак, и мы сразу же оттуда сбежали. Как только деревня оказалась позади, Катрин настояла, чтобы сесть за руль. Она ручается, что у нее замечательная идея для медового месяца.

Мы въезжаем в Сен-Тропе второго июля, когда солнце должно было вот-вот спрятаться за горизонтом. Не совсем в Сен-Тропе, так как моя любимая жена сворачивает в сторону Раматюэля. Моя голова у нее на плече, и я чувствую себя прекрасно. Не открывая глаз, я говорю ей:

– Осторожно, через тридцать метров на самом деле будет сужение дороги.

– Я отлично знаю дорогу, гнусный миллиардер. И еще хвастунишка.

– Я тоже отлично знаю, куда мы едем и почему мы туда едем. Мне давным-давно известно, что твоя мать – двоюродная сестра Мартина Яла, что именно она отправила то анонимное письмо, которое я получил в Кении, я знал, кто ты, и причину доброго отношения ко мне твоей матери.

Мы целуемся, и крыло «феррари» после удара о стену отлетает в сторону.

– Эти итальянские машины плохо держат дорогу, – оправдывается Катрин. – И мама с пятнадцати лет была влюблена в твоего отца, да так сильно, что, когда он умер и она догадалась, не имея прямых тому доказательств, что кузен Мартин – большой негодяй, купила дом в Сен-Тропе и сохранила его таким, каким он был всегда.

Мы снова целуемся, и левое крыло задевает телеграфный столб.

– А наша встреча на Багамах?

– Марк Лаватер не сказал тебе? Так как он был… Он сказал маме, что ты улетаешь в Нассау. Я едва успела сесть в самолет, на котором улетали английские друзья. Мне очень хотелось узнать, что ты собой представляешь.

Дорога становится все более узкой, и во время нашего очередного объятия каменную стену задевает уже заднее крыло автомобиля.

– Не слишком ли быстро я веду машину?

Чем ближе мы подъезжаем к месту, тем быстрее она едет. Это напоминает игру, и наше нетерпение и волнение все возрастают. И вот заканчивается асфальт, и дорога превращается в дорожку.

– Тормози.

Она останавливается.

– Дальше мне хотелось бы пройтись пешком.

Она без слов согласно кивает головой с полуулыбкой на губах, которую я начинаю хорошо понимать и знаю, что это выражение глубокого внутреннего согласия.

Я обхожу машину, беру ее за руку, и мы вместе идем по тропинке. У нас одинаковое желание плакать и смеяться одновременно, и мы медленно идем вперед, подавляя в себе нетерпение, и наслаждаемся временем, которое теперь принадлежит нам. Мы идем мимо кустарников ладанника и земляничника к дому на солнечном берегу пляжа Пампелон, который еще не видим, но мы знаем, что он нас ждет.

Мы сворачиваем на извилистую дорожку, и почти сразу я вижу высокие стены с бархатистой штукатуркой цвета охры.