Только они не думали прятаться. Их было видно издали — белые когда-то, а теперь сероватые от грязи и времени широкие рубахи висели на худых плечах. Лошадьми тут и не пахло, и Исин понял, что это не купцы и не знатные заморские путешественники, а какая-то голытьба. Чем ближе они подъезжали, тем больше становилось известно о них. Старики не были похожи на бездельников шатающихся по земле в поисках развлечений. Видно какие-то дела выгнали их из дома и вот теперь, вдали от людей, они ожесточенно обсуждали то, что их беспокоило.

Пока кони несли всадников к дереву, старики разговорились настолько, что в ход пошли клюки. Они размахивали ими и грозили друг другу несчастьями. В выражениях они не стеснялись и утренний воздух то и дело оскверняли выражения — «сопливый осел», «точило с глазами», «пенек трухлявый».

Единственным спокойным существом в этом бедламе оставался мальчик. Его светлые прямые волосы красноречивее всего другого говорили о варяжской крови, что наверняка текла в нем. Свежий вид его рядом с седобородыми стариками, чья седина уже переходила в желтизну, радовал глаз подъезжающих. В сравнении со стариками, мальчишка смотрелся как олицетворение юности, с улыбкой взирающую на лежащую в руинах старость.

Ребенок не слушал стариков и с интересом крутил головой по сторонам. По всему было видно, что мир для него еще интересен. Он первым заметил всадников и предостерегающе крикнул о них продолжающим ссориться старикам, но те и сами, услышав лошадиный скок, отставили в сторону свои палки, а вместе с ними и разногласия. Не доезжая до них десятка шагов, Исин крикнул:

— Кто такие?

И потащил меч. Сталь зашипела как рассерженная змея. Избор тоже вытащил меч, а Гаврила, бросив повод на шею коня, освободил руки.

Что бы ответить на этот вопрос старцам не потребовалось времени на раздумья:

— Старцы мы бедные, странники святые. По деревням ходим мы, собираем милостыню, — хорошо спетыми голосами пропели они. Было видно, что отвечать так на этот вопрос им приходиться часто и такой ответ вошел у них в привычку. Но ни Гаврила, ни тем более Избор, не нуждались в ответе на него. Заметив гусли на коленях одного из старцев, Избор все понял.

Однако все было не так уж и просто. Даже беглый взгляд на них рождал какое-то сомнение.

Что-то было не то в этих старцах, но что? Вероятно, виной всему была какая-то разнузданность и порочность, читавшаяся на их лицах.

— Скоморохи что ли? — переспросил Избор.

— Сказано ведь русским языком — старцы, — смиренно ответил один из них, тот, кто был потолще. Ты то по говору вроде местный, понимать должен, что нам в таком возрасте с харями скакать да скоморошничать неуместно.

— Кто это? — переспросил Исин.

— Старцы, — ответил Избор.

— Старость это то, что связанное возрастом, — заметил Исин — меня интересует другое. Чем они занимаются?

— Они странники. Ходят, поют во славу Богов.

— Поют? Сказители что ли? — Исин нахмурился. — Не люблю сказителей.

— Какие мы сказители, благородный сотник? — отмахнулся тот, что был потоньше. — Мы Божьи странники. Никуля, — он ткнул пальцем в себя и — и Перерим. Ходим по Руси, славим Перуна, поем славу князьям да богатырям.

Гаврила вздохнул, собираясь, что-то сказать, но сдержался.

— А будет ли нам, грешным, узнать, кто вы такие? — спросил Перерим.

— Мы княжьи люди. По делу, — сказал Избор.

— А как же вас звать-величать? — медоточиво спросил Никуля. — По всему видно, что вы могучие и богатые богатыри, коли едите на таких благородных конях?

Исин любовно похлопал своего коня по шее.

— Ты прав, старик. Кони у нас действительное отличные, но ответь почему же вы так хорошо разбираясь в лошадях не можете разобраться в людях?

Гаврила стоявший молча и не задававший вопросов, а лишь внимательно наблюдавший за стариками уже понял все сам, и хотел было объяснить Исину, что перед ними слепцы, но старики сами расставили все на свои места.

— К сожалению, мы слепы, и мир темен для нас. О достоинствах ваших коней мы можем судить по их скоку и дыханию, а вот о вас, сильномогучие богатыри, только по нашему разговору. Пока вы не снизойдете до нашего любопытства и не расскажите нам о себе мы ничего о вас не сможем узнать, — сказал Никуля.

— Кроме того, что вас трое, что у одного из вас кольчуга, а на двух других доспехи киевской работы.

— А один из вас, изрядный ножеметатель, — поправил его Перерим.

Исин, услышав это, восхищенно покачал головой:

— Ты, старик и глазами бы большего не высмотрел!

Старики скромно улыбнулись.

— Зачем глаза, когда уши есть?

— Одного этого должно было бы хватить вам, что бы безбедно устроиться при дворе какого-нибудь князя, а в чем еще вы искусны?

— Еще мы искусны в сложении стихов и пении песен.

— А что за песни? Духовные? — поинтересовался Избор.

— Разные, — быстро ответил Никуля. — Разные, добрые люди. Свадебные, венчальные, про богатырей…..

— Ну? — счел нужным удивиться Исин. Старики тут же засуетились, забренчали струнами, заерзали, устраиваясь поудобнее. По всему было видно, что все, что сейчас последует, доставляет им неподдельное удовольствие.

Гаврила продолжал молчать, разглядывая старцев. Старики эти почему-то не вызывали чувства жалости из-за своей слепоты, наоборот они оставляли в душе чувство какой-то неразгаданности. И хотя они не воспринимались им как подставные лица, играющие чью-то чужую роль, но что-то двойственное, двуличное в них определенно было. Конечно, по-хорошему-то нужно было бы сейчас сниматься с этого холмика и ехать, но оставлять их за спиной не разобравшись тоже было не с руки. Всякое могло случиться.

Любая тайна должна быть разгадана. Ведь не даром же говорили пращуры: «Внимательно смотри на видимое — и увидишь невидимое» И, пользуясь тем, что старики не могли их видеть, а мальчика он не принимали в расчет, Избор и Исин стали внимательно разглядывать гусляров.

Первое, что сразу бросалось в глаза, была их бедность. Холщовые рубахи, некогда видно блиставшие красивой вышивкой, уже поизносились и давно не стирались. То здесь, то там на них были видны рыжеватые пятна — следы не то обильных трапез, не то кровь. Приглядевшись к ним внимательнее, Исин все-таки решил, что это кровь. Совершенно некстати накатила волна сочувствия.

Били их видно, болезных, когда-то, подумал он.

Но в остальном все было в высшей степени прилично. Это была опрятная бедность, вызывающая не отвращение, а сострадание. Но Избор смотрел на них не в силах отделаться от чувства, что все это делалось напоказ. По виду, а он повидал таких вот странников достаточно — это были самые настоящие странники, может быть только чуть более самоуверенные, чуть более наглые, чуть более мускулистые. И вот все эти самые чуть-чуть и давали в сумме ощущение их поддельности.