Я выдвинул стул и сел напротив нее.

Она смотрела на стол и даже не подняла головы. Так продолжалось несколько минут. Эти минуты показались мне самыми долгими в моей жизни. Они напомнили мне о минутах, предшествовавших появлению «скорой помощи», бригада которой констатировала смерть Евы. Я знал, что они скажут, но все равно затаив дыхание продолжал надеяться на чудо. То же самое я делал сейчас, глядя на Либби. Я затаил дыхание и надеялся на чудо.

— Я думаю, ты не возражаешь, если я побуду здесь еще немного, пока не вернется Калеб и не заберет Бутча? Потом я перееду.

Говоря это, она дрожала всем телом.

— Куда ты пойдешь?

— Я не знаю, скорее всего к родителям, — еле слышно ответила она. — Палома сказала, что придержит для меня рабочее место, но я не уверена, что хочу туда возвращаться. Пока я ничего не знаю. Но мир большой. Я уверена, мне что-нибудь обязательно подвернется.

— Ну да, — кивнул я.

— Я хотела бы, чтобы мы остались друзьями, — добавила она.

— Я не хочу быть твоим другом, я хочу быть твоим мужем, — сказал я.

Я увидел, как больно ударили по ней эти слова.

Бутч тявкает в ответ и с довольным видом семенит к своей корзинке.

— Я знаю, что ты этого хочешь, — вставая из-за стола, отозвалась она. — Но что толку, если ты все равно не можешь? Потому что в своем сознании и во всех остальных отношениях ты все еще женат на ней. 

Бег всегда помогал мне избавиться от напряжения и прояснить мысли, но сейчас это не срабатывает. Как в ту ночь, когда Ева рассказала мне то, что в клочья разнесло мой мир. В ту ночь я бежал и бежал… По прошествии нескольких часов это все равно не укладывалось у меня в голове.

То, что Либби от меня уходит, ужасно само по себе. Но что, если она права? Что, если в своем сознании и в сердце я по-прежнему женат на Еве? Это означает, что я был чудовищно несправедлив к Либби, от которой не видел ничего, кроме любви и заботы. Либби, а не Ева, помогла мне стать тем человеком, которым я являюсь на сегодняшний день, и вместо благодарности я ее предал.

Либби

Сегодня Ева лежит на коробках, свернувшись в позе эмбриона. Когда я открываю одну из тетрадей, она едва приподнимает голову, чтобы взглянуть на меня.

Я знаю, что не должна этого делать, но я не могу остановиться и продолжаю читать то, что она о себе написала. В последний раз я остановилась на том, что ей предстояло сделать чудовищный выбор. Иного способа решить свои проблемы она не видела.

Я знаю, какие чувства она испытывала. Вчера вечером я наконец поговорила с Джеком, сообщила ему, что я ухожу. Ничего труднее в своей жизни я не делала. Но если бы я осталась с ним, продолжала бы жить так, как живу сейчас, согласилась бы на роль запасного варианта, то в конце концов это меня просто убило бы. Я себя знаю, и точно так же, как это было с карьерой биохимика и с моими волосами, я лучше не буду иметь ничего, чем соглашусь на какие-то остатки. Я думала, что он любит меня так же сильно, как и Еву, но это не так. А я достойна лучшей участи. Кто угодно достоин лучшей участи.

Ева заслуживала лучшей участи, чем жить с Эллиотом. Но ей повезло — в конце концов ей достался Джек. А судя по тому, какие чувства он к ней испытывал, ни о чем лучшем она и мечтать не могла.

Ева

13 апреля 1992 года

— Вы позволите вас угостить?

— Если хотите…

— Бокал белого вина для дамы, пожалуйста. И пиво для меня.

Уже потише:

— Вы работаете?

Также тихо:

— Да.

Еще тише:

— Сколько?

— Рот — семьдесят пять, рука — пятьдесят, полный контакт — двести.

— Греческий?

— Кусок.

— Без защиты?

— Два куска.

— Сто пятьдесят полный?

— Сто семьдесят пять.

— Номер двести четырнадцать. Через десять минут.

— Хорошо.

Вино остается на столе нетронутым. Оказавшись в номере, я раздеваюсь, снимая одежду медленно, дразнящими движениями, так же, как я это делала в клубе. Сам процесс не лишен приятности. Тут и касания, и ласки, но никаких поцелуев. Одевание занимает меньше времени, чем раздевание. Только тут до меня доходит, что деньги надо было взять вперед.

Я получаю десять двадцатифунтовых бумажек плюс двадцать пять фунтов сверху и отправляюсь в ванную комнату приводить себя в порядок — причесать волосы, почистить зубы, подправить макияж. Помахав на прощание рукой, я покидаю номер. Вслед мне несется обещание как-нибудь еще встретиться.

Это был мой первый раз. Первый выход Хани на работу. Второй был хуже. Он мало чем отличался от первого, но, как и во второй вечер в клубе в качестве стриптизерши, второй раз был подтверждением того, что я уже ступила на этот путь и сойти с него будет очень трудно.

Вернувшись домой, я долго плакала в ванной. Мужчины не были со мной грубы. Оба вели себя вполне прилично. Они расплатились и еще что-то накинули сверху. После всего они были весьма милы и предупредительны. Я заработала шестьсот пятьдесят фунтов. Но я все равно плакала.

Я плакала не только потому, что не хотела, чтобы этим занималась Ева. Мне было жаль и Хани. Я плакала, потому что мне не следовало покидать Лидс. Мне надо было позволить Алану себя изнасиловать. Если бы я тогда это сделала, я не оказалась бы сейчас в столь ужасном положении. Я не стала бы позволять этим милым мужчинам с обручальными кольцами причинять мне боль, о существовании которой я раньше и не подозревала.

Е.

6 мая 1992 года

Каждый вечер я сижу за своим туалетным столиком, на котором разложено содержимое моей косметички.

Я беру в руки карандаш, который помогает скрыть все недостатки моей кожи — красные пятна и вскочившие прыщи, а также темные круги под глазами. Потом я перехожу к основе. Я пользуюсь кисточкой, а не пуховкой. Конни объяснила мне, что таким образом косметика расходуется экономнее. Я провожу кисточкой по коже, обводя контуры лица и опускаясь на шею, чтобы она была одного цвета с лицом. Слой основы должен быть толстым, и, чтобы все выглядело естественно, я наношу ее до самых ушей. Макияжа мне должно хватить на всю ночь и на все, что мне предстоит делать. Затем я закрепляю основу пудрой, нанося ее другой, но тоже толстой и густой кисточкой. Немного пудры на губы, перед тем как нанести на них помаду. Я подвожу веки черным карандашом и покрываю их голубыми тенями. Затем я еще раз обвожу глаза карандашом и подкрашиваю ресницы тушью, чтобы они казались гуще, а глаза — больше.