– У меня новости, – продолжила она. – Хорошие новости. Большие. Грандиозные. О твоем сценарии. – Я шумно сглотнула. За долгие месяцы нашей переписки и редких телефонных разговоров после встречи в Нью-Йорке речь о моем сценарии не заходила ни разу. Я предположила, что Макси забыла про него, не прочитала, а если и прочитала, то решила, что он ужасный и одно упоминание о нем может поставить крест на нашей дружбе. – Мне он понравился. Джози – идеальная героиня. Умная, упрямая, веселая, грустная, и я сочту за честь сыграть ее.

– Ага. – Я все еще не понимала, о чем она толкует. – Начинай есть.

– Я просто влюбилась в эту роль. – Макси проигнорировала мою реплику. – И знаешь, я договорилась с этой студией, «Интермишн»... Я показала сценарий моему агенту. Она показала им. Они так и ухватились за него... особенно за идею, что Джози сыграю я. Так что, с твоего разрешения... «Интермишн» готова купить сценарий при условии, что Джози сыграю я. Разумеется, ты будешь участвовать во всех стадиях подготовки фильма... Я думаю нам обеим придется подписывать все изменения сценария и утверждения актеров на главные роли, не говоря уже о режиссере...

Но я не слушала. Я легла на кровать, сердце так и рвалось из груди. «Я буду участвовать в постановке моего фильма», – подумала я, и широкая улыбка расплылась по моему лицу. О Боже, наконец-то это случилось, кто-то решил поставить мой фильм! Теперь я писательница, я этого добилась, может, я даже разбогатею!

И вот тут я это почувствовала. Словно волна прокатилась по моему животу. Что-то приподняло его, опустило, снова приподняло. Я бросила трубку, схватилась обеими руками за живот, и изнутри донеслось осторожное постукивание – тук-тук-тук. Шевеление. Мой ребенок первый раз шевельнулся[62].

– Ты здесь, – прошептала я. – Ты действительно здесь?

– Кэнни! – донесся из трубки голос Макси. – Ты в порядке?

– У меня все хорошо, – ответила я, и тут меня разобрал смех. – Просто отлично!

С Голливудом мне никогда не везло. Для меня киноиндустрия являла собой красавца парня, которого видишь в школьном кафетерии. У тебя просто слюнки текут, но ты точно знаешь, что этот Аполлон понятия не имеет о твоем существовании, а если на выпускном вечере ты попросишь его расписаться в дневнике, он вытаращится на тебя и спросит твои имя и фамилию.

В общем, речь шла о классическом случае безответной любви, но я не оставляла попыток чего-то добиться. Каждые несколько месяцев посылала агентам письма, спрашивала, не может ли их заинтересовать мой сценарий. Письма или оставались без ответа, или я получала стандартную открытку, начинающуюся словами: «Дорогой начинающий писатель...», либо письмо, направленно лично мне, в котором указывалось, что они более не желают иметь дела с начинающими писателями, новичками писателями, писателями, чьи произведения ни разу не покупались киностудиями, в общем, унижали как могли.

Однажды, за год до моей встречи с Брюсом, агент соблаговолил свидеться со мной. В нашей беседе, которая продолжалась десять минут, я запомнила одно: он ни разу не назвал мое имя и не снял солнцезащитные очки.

– Я прочитал ваш сценарий. – Кончиками пальцев он подтолкнул его через стол ко мне, словно боялся прикоснуться к нему ладонью. – Он милый.

– Милый, но неподходящий? – спросила я, сделав логичный вывод из выражения его лица.

– Милый – это хорошо, но лишь для детских передач по каналу Эй-би-си. Что же касается кино... мы бы предпочли, чтобы ваша героиня что-нибудь взорвала.

Он постучал ручкой по титульной странице. «Пораженная звездой» – значилось на ней.

– И вот что я еще хочу вам сказать. В Голливуде есть только одна толстая актриса...

– Это неправда! – взорвалась я, забыв о том, что давала себе зарок вежливо улыбаться и сидеть тихо. Уж не знаю, что завело меня больше – использованное им словосочетание «толстая актриса» или утверждение, что на весь Голливуд такая только одна.

– Одна толстая актриса, на которую пойдет зритель, – уточнил он. – А причина в том, что никто не хочет видеть фильмы про толстых. Фильмы служат для того, чтобы уйти от реальности!

Ясно.

– И что же мне теперь делать? – спросила я.

Он покачал головой, уже вставая из-за стола, уже берясь за сотовый телефон.

– Я не вижу смысла участвовать в этом проекте. Мне очень жаль... – Еще одна голливудская ложь.

– Мы антропологи, – прошептала я Нифкину и ребенку, когда мы летели, как я полагала, над Небраской. Я не взяла с собой детских книг, но решила: если не буду читать ребенку, то по меньшей мере смогу объяснить ему, что к чему. – Так что воспринимайте происходящее как приключение. И домой мы вернемся в самое ближайшее время. В Филадельфию, где нас все любят.

Мы – я, Нифкин и мой живот, который я уже воспринимала как нечто отдельное от меня, – летели в первом классе. Собственно, мы и были первым классом. Макси прислала лимузин к моему дому, который и доставил нас к отстоящему на девять миль аэропорту. На мое имя зарезервировали четыре кресла, и никто и бровью не повел при виде маленького перепуганного рэт-терьера в зеленой пластиковой клетке. В настоящий момент от земли нас отделяли тридцать тысяч футов, мои ступни покоились на подушке, ноги укутывало одеяло, в руке я держала стакан ледяной воды «Эвиан» со вкусом лайма, на соседнем сиденье, под которым устроился Нифкин, лежали свежие номера глянцевых журналов. «Космо», «Гламур», «Мадемуазель», «Мирабелла», «Мокси». Свеженький апрельский номер «Мокси».

Я взяла журнал, почувствовав, как учащенно забилось сердце, как засосало под ложечкой, как холодный пот выступил на шее.

Положила его. Зачем расстраиваться? Я счастлива, добилась успеха, лечу в Голливуд первым классом, чтобы получить огромную сумму, не говоря уже о тесном общении с суперзвездами.

Взяла журнал. Положила. Опять взяла.

– Дерьмо, – пробормотала, не обращаясь к кому-то конкретному, пролистала, пока не добралась до рубрики «Хорош в постели».

«Вещи, которые она оставила после себя», – прочитала я.

«Я ее больше не люблю» – так начиналась статья.

Когда я просыпаюсь утром, мысль о ней – не первое, что приходит в голову: здесь ли она, когда я увижу ее, когда обниму? Я просыпаюсь и думаю о работе, о моей новой подружке или, что чаще, о моей семье, моей матери, о том, как она справляется после недавней смерти отца.

Я слышу нашу песню по радио и не сразу переключаюсь на другую станцию. Я вижу ее фамилию в газете и не чувствую, как кто то большой и сердитый топчется на моем сердце. Я могу зайти в ресторан «Тик-Так», где мы ели омлеты и картофель фри, сидели бок о бок в кабинке и лыбились, глядя друг на друга. Я могу сидеть в той же самой кабинке, не вспоминая, как она сначала садилась напротив, а потом перебиралась ближе ко мне. «Хочу пообщаться, – всякий раз говорила она. – Наношу тебе визит. Привет, сосед!» – восклицала она и целовала, целовала меня, пока официантка с копной светлых волос и кофейником в руке не останавливалась, чтобы покачать головой.