— Полагаю, его безопасно есть — проглотив третий кусок, наконец произнесла она, — и он ароматный, великий. Возможно, он доставит тебе некоторое удовольствие.

На его лице ничего не отразилось. Он поднял пирог и надкусил. Когда он начал жевать, целая палитра вкусов расцвела на его языке и наполнила ноздри. За всю свою жизнь я не ел ничего сравнимого с этим пирогом. Сладость мешалась с пряностью и смягчала крепость пропитывающего его вина. Миндаль был смолот в муку, благодаря чему пирог получился таким нежным, что прямо-таки таял у меня на языке. После того как я проглотил кусок, вкус еще задержался не только во рту, но и ароматом в ноздрях. Это было восхитительно.

Оликея ждала. Увидев, что мальчик-солдат сглотнул, она с притворным беспокойством спросила:

— Это приемлемо, великий? Надеюсь, этот дар не оскорбил тебя.

Он ответил не сразу, а когда заговорил, казалось, очень тщательно выбирал слова.

— Я уверен, Кинроув получает удовольствие от подобных вещей и рассчитывал, что мне они тоже придутся по нраву. Это любезно с его стороны.

Столь скудная похвала, похоже, ошеломила девушку, пристально вглядывавшуюся в выражение их лиц. Думаю, она ожидала, что они примутся восторженно нахваливать подарок, и удивилась, когда этого не произошло. Как и я. Его замечание показалось мне довольно-таки неучтивым, и меня даже несколько смутила его грубость, однако, судя по всему, Оликея ожидала именно такого ответа.

— Мой великий не оскорблен этим подарком, — заключила она, обернувшись к девушке. — Он понимает, что он послан в знак дружбы.

Девушка и подросток переглянулись, мальчики переступили с ноги на ногу и снова замерли. Я вслушивался в набирающий силу вечерний ветер, ворошивший песок на берегу. Сзади все ближе подбирался прилив. Со стороны ярмарки приближались новые фонари — наверное, слуги, собирающиеся забрать посуду, а также носильщики, нанятые доставить наши покупки в лагерь. Казалось, молчание слишком затянулось.

— Ты желаешь вместе с нами отправиться на стоянку Кинроува? — наконец заговорила девушка. — Он готов разделить с вами великолепную пищу и предложить вам теплую воду, в которой можно расслабиться, ароматные масла и людей, умело их наносящих, а также мягкие кровати с теплыми одеялами на ночь.

Оликея невозмутимо повернулась ко мне и наклонилась поближе.

— Великому доставит удовольствие что-либо из перечисленного? — тихо спросила она.

Мальчик-солдат задумался. Внешне он сохранял спокойствие, но я ощущал его возбуждение.

— Я готов пойти навстречу Кинроуву, — проронил он наконец, словно оказывал честь, а не принимал любезное приглашение.

И снова юные посланники переглянулись, а затем девушка вновь повернулась к нам.

— Тогда мы вернемся к нему, чтобы известить его, что ты придешь. Мы оставим вам фонарщика, чтобы он проводил вас к нам, когда вам будет удобно.

— Как пожелаешь, — ответила Оликея.

И, словно они уже ушли, она отвернулась от них и стала смотреть только на меня. Затем подняла свою чашу и допила остатки вина. Было похоже, что она собирается с духом.

Послы Кинроува отступили в сторонку, немного пошептались, а затем ушли. Остался один фонарщик, почтительно замерший поодаль, чтобы не слышать, о чем мы разговариваем.

— Мы пойдем в лагерь великого? — спросил Ликари, не выдержав длящегося молчания.

— Тише, глупыш! — понизив голос, ответила Оликея. — Разумеется, пойдем! Это прекрасная возможность. Знаешь, как долго Джодоли ждал, пока Кинроув за ним не послал? Больше трех лет! А Невара он пригласил в первый же его день на ярмарке. Неслыханно.

Мальчик подскочил, дрыгнув ногами в воздухе.

— Так идемте же!

От сердитого взгляда, которым наградила его Оликея, могло бы скиснуть молоко.

— Сядь! — прошипела она. — И не смей больше открывать рот или двигаться без моего разрешения, иначе останешься здесь на всю ночь дожидаться нашего возвращения. Сейчас не время выказывать глупость или нетерпение. Нам нельзя быть опрометчивыми. Кинроува следует бояться. Не забывай: он берет все, что желает. У нас нет оснований любить его или доверять ему. И он начал завоевывать дружбу Невара с завуалированного оскорбления. Невар — великий. Ликари. Но Кинроув посылает к нему почти детей, даже не последних из своих кормильцев, чтобы передать нам свое приглашение. И они говорят о Кинроуве как о величайшем из великих, словно все обязаны это признавать. Таким образом он провозглашает, что превосходит Невара.

Ликари уселся на пятки, хмуро переводя взгляд с меня на мать.

— Но все говорят, что Кинроув — самый большой из ныне живущих великих, может, даже самый большой из когда-либо живших. Все его уважают и признают его могущество.

— Но это может вскоре измениться! — улыбаясь, возразила Оликея — в этот миг она выглядела так, словно задумала месть. — Посмотри на Невара. Он ест без усилий и с удовольствием, ему не приходится себя заставлять. И он быстро растет. Подумай, сколь недавно его кожа висела складками и он едва мог шевелиться. Смотри, какую часть своего веса он уже восстановил. Магия благословила его. Он уже и сейчас больше многих великих из других кланов. Ты же видел, как на него посматривает Джодоли — он прекрасно понимает, что через год Невар его вытеснит. Если наш клан примет его, если его будут кормить лучшей едой, питающей магию, думаю, меньше чем через два года он сравняется с Кинроувом или даже превзойдет его. Поэтому сейчас мы не пойдем к Кинроуву, униженно дрожа и пресмыкаясь перед ним. Мы пойдем показать ему, что у него появился соперник, и потребовать уважения с самого начала. Невар должен держаться как достойный противник, если хочет, чтобы его так воспринимали. Его не должны увидеть жаждущим того, что ему предлагает Кинроув. Он будет держаться так, будто это только естественно и, возможно, меньше, чем он ожидал.

— Но… но еда, и теплая вода, и масла, и мягкие кровати! — тоскливо прошептал малыш.

— Мы пойдем туда и насладимся всем этим, но не покажем виду, что удивлены или слишком сильно обрадованы, — пояснил мальчик-солдат.

Неожиданно довольство Оликеи несколько спало.

— Я не уверена, что нам стоит брать его с собой. Он еще слишком юн. Кроме того, в лагере Кинроува могут быть опасности или то, чего ему не стоит видеть. Возможно, будет лучше, если он останется здесь. Когда слуги придут за посудой…

— Ликари пойдет с нами. И ему окажут всяческое уважение как одному из моих кормильцев.

— Что они подумают о тебе, держащем ребенка на столь важной должности? — возразила Оликея.

— Они подумают, — веско ответил он, — что я великий, который поступает по-новому и видит по-новому и направит народ на новый путь. Сейчас самое время для них начать привыкать к этой мысли.

Его суровый тон разом положил конец обсуждению. Оликея чуть-чуть откинулась назад и принялась рассматривать меня так, словно никогда прежде не видела. Возможно, она наконец поняла, что разговаривает не с Неваром, как бы сама его ни называла.