Она не была Лили Дойл. Папа не был ее отцом. Она даже не была Лили Уайатт, графиней Килбурн. Ее матерью была леди Фрэнсис Лилиан Монтегью. Ее отцом был герцог Портфри. Ее дедушкой был барон Онслоу.

Ее ум отказывался верить, и ее стала охватывать паника.

Кто же она?

Семь месяцев в Испании она старалась не утратить себя как личность. Это было нелегко. У нее отобрали все: одежду, медальон, свободу, ее собственное тело. И все же она старалась не забывать, кто она такая. Она не сдавалась.

А сегодня утром она уже не знает, кто она. Какой была эта Фрэнсис Лилиан Монтегью? Как мог этот строгий красивый мужчина – с такими же, как у нее, голубыми глазами – оказаться ее отцом? Как могла женщина, инициалы которой сплетены в одно с его инициалами, быть ее матерью?

Их разлучили – герцога, который был ее отцом, и женщину, которая была ее матерью, – сразу после того, как они поженились. Лили тоже испытала ту боль разлуки и одиночества, которые чувствовала эта женщина. А ведь они любили друг друга. И Лили испытала такую любовь, о какой ей вчера говорил герцог. Они любили друг друга и были навеки разлучены. Их ребенок был оставлен, как предполагалось, на короткий срок, чужим людям, которые стали ее родителями.

Мама и папа любили ее так, как только могут любить родители своего ребенка.

И та женщина, ее мать, должно быть, тоже любила ее. Лили представила, что бы она чувствовала, если бы у нее был ребенок Невиля, с которым ее разлучили. О да, мать любила ее. И более двадцати лет герцог, ее отец, потеряв жену, не мог ничего узнать о ней, Лили.

Она не хочет быть леди Фрэнсис Лилиан Монтегью. Она не хочет, чтобы герцог Портфри был ее отцом. Она хочет, чтобы ее отцом был тот мужчина, который ее воспитал. Хочет она того или нет, но факты говорят сами за себя. И она не может не думать, что те восемнадцать лет, когда у нее был лучший в мире отец, а потом еще три года после его смерти, когда она вспоминала о нем, – что все это время герцог Портфри жил без своего ребенка. Все эти годы, наполненные для нее любовью, были пустыми для него.

Он был ее отцом. Лили снова и снова прокручивала в голове эту мысль. Герцог Портфри был ее отцом. И папа непременно хотел рассказать ей об этом. Он и мама говорили ей, чтобы она носила медальон всю жизнь и никогда не снимала его. А папа всегда напоминал ей, чтобы в случае его смерти она отнесла его ранец офицеру. Она не знает, почему он так долго скрывай от нее правду, почему не пытался разыскать герцога Портфри. Хотя да, она понимает. Она помнит, как мама молилась на нее, а для папы она была ясным солнышком. Они не могли найти в себе сил отдать ее и, конечно, находили сотни причин не делать этого. Папа, наверное, хотел рассказать ей правду, когда она станет взрослой. Она в этом просто уверена. И пусть Лили не знает, что вынуждало папу скрывать от нее правду, но она точно знает две вещи: папа собирался рассказать ей все, и папа любил ее.

Затем ей в голову пришла мысль, что не так уж и плохо быть дочерью герцога и внучкой барона. Она мечтала о равенстве с Невилем, полагая, что достигнет этого во всем, кроме благородного происхождения и состояния.

Лили улыбнулась.

Элизабет уже ждала ее к завтраку, встав гораздо раньше Лили – редкий случай. Она поднялась, взяла руки Лили в свои, расцеловала ее в обе щеки и заглянула в глаза.

– Лили, как вы, моя дорогая? – спросила она.

– Выспалась, – ответила Лили. – Хорошо выспалась.

– Вы примете его сегодня утром? – обеспокоенно спросила Элизабет. – Можете не принимать, если вы к этому не готовы.

– Я приму его, – ответила Лили.

Герцог пришел часом позже, когда они сидели в гостиной, склонившись над вышиванием – или по крайней мере делали вид, что вышивают. Вслед за лакеем он стремительно вошел в комнату, поклонился, но внезапно прислонился к двери, словно утратив всю свою уверенность.

– Здравствуйте, Линдон, – сказала Элизабет, устремляясь к нему. – Что случилось?

– Неудачное столкновение с дверью. – ответил он. Под левым глазом сиял кровоподтек фиолетового цвета.

– Вы подрались с мистером Дорсеем, – спокойно констатировала Лили.

– Тебе больше не грозит смертельная опасность, Лили, – сказал он, подходя к ней. – Килбурн приставил к тебе охрану, которая следила за каждым твоим шагом, а я тем временем не спускал глаз с Дорсея. Я догадывался, что это он, но до вчерашнего вечера у меня не было доказательств. Он больше никогда не побеспокоит тебя.

Лили догадывалась, почему герцог и Невиль так рано покинули прием, но все же она не была готова к тому, что случилось.

– Он мертв? – спросила она. Герцог кивнул.

– Вы его убили?

– Я ударил его так, что он потерял сознание. Мы с Килбурном решили, что не будем брать греха на душу и убивать его, но пришли к заключению, что его надо хорошо проучить, прежде чем сдать в руки констебля или в суд. Но мы не все рассчитали. Он успел выхватить пистолет, перед тем как мы попытались связать его, и убил бы меня, если бы Килбурн не. выстрелил первым.

Лили спокойно смотрела герцогу в глаза и была готова выслушать все, что он ей скажет. Она понимала, что, несмотря на то что мистер Дорсей скорее всего убил ее мать и мистера Уильяма Дойла, что он три раза пытался убить ее и чуть не убил Невиля, у них недостаточно оснований доказать это в суде. Она не могла понять, почему герцог и Невиль так беспечно оставили мистеру Дорсею пистолет. Возможно, они сделали это умышленно. Они хотели, чтобы он воспользовался этим пистолетом, и у них были бы веские основания застрелить его с целью самозащиты.

Сам герцог об этом, конечно, не расскажет. Не сделает этого и Невиль. Да и она никогда не спросит. Она не желает знать, что случилось.

– Я рада, что он мертв, – промолвила Лили.

– И давайте больше не будем говорить о Калвине Дор-сее, – сказал герцог. – Вы в безопасности, Лили. Все кончено.

– В таком случае, – сказала Элизабет, – я ухожу. У меня назначена встреча с домоправительницей. В этот день мы проверяем счета, Не возражаете, если я покину вас на полчаса? Линдон? Лили?

Лили кивнула, а герцог поклонился. Проводив взглядом Элизабет, герцог с волнением посмотрел на Лили. Она улыбнулась ему.

– Не желаете ли присесть? – спросила она.

Он сел рядом с ней и несколько минут молча смотрел на нее.

– Я пойму, – сказал он наконец, – если ты чувствуешь, что не в состоянии признать наше родство, Лили. Вчера вечером Килбурн много рассказывал мне о сержанте Дойле. Я могу понять твою привязанность к нему. Но я прошу тебя позволить мне перевести значительную часть моего состояния на твое имя, чтобы ты в дальнейшем жила, ни в чем не нуждаясь, и была совершенно независима. Позволь мне хотя бы это сделать для тебя.

– А что вы сделаете, если я скажу, что готова принять от вас больше, чем вы предложили?