Его приезд в Керчь в сентябре 1858 года не остался незамеченным властями.

"Государственный преступник Александр Фролов прибыл в город и, согласно инструкциям, подвергнут без его на то ведома полицейскому надзору", — такой рапорт направил в Петербург градоначальник Керчи, контр-адмирал Спицын.

Поскольку их фамильный дом был разрушен, Фролов купил участок земли по соседству. С помощью трех крепостных крестьян, которых он выкупил на свободу, Фролов открыл свое дело по извозу; оно стало процветать.

Но в 1862 году его постигла первая беда. Когда он после перевозки груза ехал вдоль Сиваша домой, на море началась буря. Поднявшиеся волны захлестнули все повозки, всех волов, самого Фролова и смыли их в море. Его нашли на следующее утро на берегу, без чувств, руки его намертво вцепились в деревянную сваю. Это и спасло Фролова.

В течение нескольких дней после этого он пребывал в отчаянии. Но потом вспомнил жизненный урок, затверженный еще в Петровском Заводе: пока ты жив, ты должен работать, чтобы выжить.

Однако он послушал Евдокию, которая говорила, что работа по извозу слишком тяжела для человека его лет, и начал разводить овец.

Зима, 1873.

САША МАНГАНАРИ

Старик и пятилетний мальчуган, прижавшийся к его боку, вошли в подвальную мастерскую. Хозяин, улыбаясь, поднялся с лавки, схватил мальчика, подбросил в воздух, поймал и опустил на кровать, покрытую цветастым одеялом.

Мастерская Сафонова, резчика по дереву, была известна чуть ли ни на всю Россию своими игрушками. Они были здесь выставлены напоказ: медведи и белки; лошади, впряженные в сани и в повозки; солдаты всех армий во всех мыслимых мундирах, с ружьями, с пушками и другой военной амуницией.

У Фролова зачесались руки, ему снова захотелось ухватиться за резец, за долото. Запах скипидара, аромат стружек вернули его на много лет назад, к тюремным временам в Петровском, когда он сам делал игрушки для детей своих сотоварищей-декабристов. Сейчас, когда он был уже не у дел, на отдыхе, самые счастливые часы своей жизни он проводил здесь, в этом подвале, вместе с внуком Сашей, для которого он стал вторым отцом. А Саша был зачарован фигурками из дерева.

"Какой волшебный мир открывался мне там, — писал потом Александр Манганари. — Мои чувства подогревались еще и тем, что нам с дедом это запрещали и в любое время могли обнаружить нас…"

Его мать, Надежда, действительно была против хождения в мастерскую, считая, что воздух там вреден для здоровья. Но они с дедом норовили ускользнуть туда в любой удобный момент. Манганари говорил потом, что эти походы содействовали развитию в нем с детства художественного чутья.

До 1872 года Фролов занимался овцеводством. Но после той страшной эпидемии его сыновья, которые успешно делали военную карьеру, стали уговаривать отца переехать ближе к Москве. В конце концов он согласился. И, спустя год, обеспокоенная керченская полиция послала срочную депешу в Москву с предупреждением быть на чеку, так как "государственный преступник" без всякого разрешения с их стороны выехал в направлении Москвы.

Чтобы находиться поближе к сыну, Фролов с семьей поселяется в Сергиевом Посаде, живописном городке в полсотне верст к северу от второй столицы. Благодаря денежной помощи все тех же друзей-декабристов, ему удается купить там деревянный дом из четырех комнат, с большим садом, где Фролов с наслаждением работает.

Единственное, что омрачило дни ушедшего на покой Фролова, — тревога за дочь Надежду. Ее брак с Виктором Манганари, флотским офицером греческого происхождения, оказался недолговечным, и она больше всего боялась, что бывший муж предъявит права на ребенка. Способная волевая женщина, Надежда мечтала стать актрисой, даже играла небольшие роли в спектаклях Малого театра, когда тот бывал на гастролях. Фролов же настаивал, чтобы она занималась более обычным делом — акушерством или шитьем на своей американской машине "Зингер". Их споры часто приводили к семейным осложнениям.

Привязанность Фролова к внуку Саше становилась все сильнее. Особенно она возросла после ухода из дома зятя Виктора. Мальчик и старик были просто неразлучны.

Осень, 1881.

ПОКЛЕПЫ ЗАВАЛИШИНА

Фролов дремал в гостиной в доме у своего сына Николая по Малому Николопесковскому переулку, 5, в Москве, когда жена Евдокия разбудила его словами, что пришел Петр Свистунов.

Старый друг выглядел расстроенным.

— Погляди только, что за статейку накатал этот негодяй Завалишин! — заговорил он прямо с порога и почти втиснул номер литературного журнала "Русская старина" в руки Фролова.

Тот начал читать. Постепенно он все больше и больше наполнялся негодованием, переходящим в гнев.

Этот Завалишин позволяет себе, помимо прочего, обвинять декабристов в склонности к гомосексуализму, в том, что они заманивали к себе в каморки в Петровском Заводе девушек-служанок и соблазняли их. Автор высказывал также злые слова по адресу генерала Лепарского. И, наконец, Фролова сразило утверждение автора, что именно он, а не Фролов, был главным помощником доктора Вольфа. Это уже не лезло ни в какие ворота…

Евдокия тщетно пыталась успокоить мужа. В свои семьдесят семь он был уже слаб здоровьем, легко утомлялся. Она боялась, что волнение может вызвать сердечный приступ, а то и апоплексический удар.

За чаем Свистунов, который также был задет в статье Завалишина, предложил Фролову помощь, чтобы дать отпор завравшемуся писаке. Фролов знал, что бросать вызов такому острому на язык и блестящему человеку, как Завалишин, небезопасно, но все же пошел на риск. Его до глубины души возмутили эти нападки, попытка принизить прошлое, заляпать грязью их "золотую клетку". С помощью Свистунова он сочинил ответ, который был опубликован в том же журнале в мае 1882 года. В частности он писал там: "Все мои товарищи знают, что у меня не было более близкого друга, чем доктор Вольф…"

Как и предполагал Фролов, Завалишин обрушился лично на него с резкой отповедью, в которой фигурировали такие слова в адрес Фролова, как "невежественный", ''ни на что не способный".

Слышать такое в самом конце своей жизни было для Фролова невыносимо. Возможно, это и послужило причиной ухудшения его здоровья в то время.

Но если отбросить неприятности, связанные с журнальными публикациями, то в остальном эти годы можно назвать счастливыми для Фролова. Как один из старейших еще оставшихся в живых декабристов он стал чем-то вроде легенды. И никогда он, наверное, не чувствовал такого блаженства, как сейчас, сидя за самоваром со старыми друзьями, с их детьми и внуками, вспоминая прошедшие годы. Среди немногих, доживших до этих дней декабристов, посещавших дом Фроловых, был и Александр Беляев, первый жених Евдокии. Он умел лучше других заставить Фролова разговориться, и чем больше тот рассказывал, тем сильнее в