«Они маги, — понял Профессор Ким или услышал голос внутри себя. — Они поддерживают Луну на орбите, отодвигая время ее падения. Но это чужой мир, и в твоей реальности он давно погиб».

Золотокожие великаны продолжали свою песнь. Это был тот мир, о котором говорил Урс, когда люди влюблялись в русалок и похищали дочерей богов, и Профессор Ким видел приближение великой трагедии, космической катастрофы, он видел закат этого мира.

Луна плыла уже над ними, и тогда с вершин великих пирамид в ночное небо ударили молнии. Цифры, симфония, молнии… Энергия людей-гигантов, открытых зову Вселенной, энергия магов-творцов поддерживала слабеющую орбиту Луны.

— Но она все равно упадет, — услышал Профессор Ким тот же голос, исполненный печали.

— Это тот, из последней запертой комнаты?.. — прошептали во сне его губы.

— Она упадет, и по всей Земле останутся лишь воспоминания о великих неразгаданных пирамидах, слышавших музыку первых времен, и вечное предчувствие неизбежности катастрофы…

— Это тот, из последней запертой комнаты? — настаивал Ким, чувствуя, что в этом сне он остается упрямым ребенком, ступившим в первый раз на Спиральную Башню.

— Они погибнут, став героями древних легенд и первых мифов. — Голос не слышал его. — Но кто-то из них донесет в темную ночь осиротевшей Земли древнее посвящение богов…

— Это тот? — повторил Ким. — Он уничтожил их мир?

— Возможно, просто кончилось его время, мирам тоже положен предел. Но он чужой, мир за окнами. — Голос какое-то время молчал, потом продолжил: — Земля получит новую Луну. Луну новой цивилизации. Приливная волна… Случится Великий потоп, и начнется ваша история… История ваших книг, история одиночества людей, грезящих о Боге… Но вещи не возвращаются — это чужой мир за окнами, и сейчас он хочет вторгнуться в твой, там, в коридоре…

Профессор Ким вдруг понял, что за окнами начало происходить что-то, какая-то тень накрывала Землю. За окнами начала приоткрываться последняя запертая дверь.

— Возвращение невозможно — это значит двигать башню…

— Кто ты?! — прокричал во сне Профессор Ким.

— Там, в коридоре… — прошептал голос.

И тогда панически необъяснимый страх завладел Профессором Кимом, он хотел вырваться из этого сна, бежать от того, что происходило за окнами, он хотел, чтобы его разбудили, чтобы сон отпустил свои объятия, ведь если дверь приоткроется…

— Они уже здесь, — сказал голос, вырывающий его из сна, — там, в коридоре…

Потом все звуки смолкли.

Кроме тихого шелеста.

Так могла биться крыльями в темноте ночная бабочка. Но это была не бабочка. Профессор Ким открыл глаза и вспомнил, где он находится, — страшное видение отпустило его, и Луна успокоилась. Он посмотрел на спящего патера Стоуна и на тени высоких деревьев за окнами, потом повернул голову к входной двери. И скорее всего, это был все еще сон, скорее всего, ему только снилось, что он открыл глаза в одной из спаленок на втором этаже Папашиного дома. Потому что сейчас, в размазанном свете успокоившейся Луны, что-то странное появилось у двери. Сейчас в их комнату, в белой кружевной ночной рубашке, так похожей на саван, вошла старуха, бережно прижимающая к груди какой-то сверток. Профессор Ким почувствовал, как на его спине зашевелились крохотные волоски: в размазанном бледно-зеленом лунном свете стояла старуха с белым восковым лицом, тонкие бескровные губы оскалились в улыбке, обнажившей давно высохший тлен рта, но… Кошмарно было другое. То, в руках… Ведь это вовсе не сверток. В руках старуха сжимала гипсовую копию его головы.

— Это всего лишь предупреждение, малыш, ведь память — навсегда… — услышал Ким.

Он узнал эту старуху, и от этого его состояние стало близко к помешательству. Он узнал… Только ее уже давно не было на этой земле. Наверное, лет двадцать пять.

В тот год Ральф был уже взрослым псом-красавцем, получающим медали на выставках, а она постоянно жаловалась, что Ральф разоряет ее кормушки для птиц. Ну скажите на милость, зачем чудному сенбернару Ральфу ее кормушки? Ральф всегда был любителем поесть. Но не ее же зерно! Наверное, Ральф все же играючи гонял ее пичуг, и, наверное, стоило тогда приостановить конфликт в зародыше. Но она была вредной бабкой, наговаривающей на веселого молодчину Ральфа, а Ральф в ее глазах был мерзким чудовищем, гоняющим птичек. Они все вместе упустили время. А в один из дней она бросила перед самой их дверью большой кусок вареной колбасы с крысиным ядом. Пес тогда выжил, и никто не смог ничего доказать. Но позже она подошла к семилетнему Киму, ласково потрепала его по щеке и проговорила:

— Это всего лишь предупреждение, малыш. В следующий раз я отравлю эту тварь.

Сейчас эта милая женщина, любящая птиц и уже двадцать пять лет как покинувшая эту землю, стояла в их спальне, и что-то странное происходило с гипсовой головой в ее руках. Она уже больше не казалась такой гипсовой.

Профессор Ким вдруг понял, что обязан быть сейчас в коридоре: там происходит что-то, что еще, наверное, возможно предотвратить. Но старуха стояла на его пути. Красивый темнокожий человек со знанием дела смотрит в свой перстень: конечно, ты боялся старухи, боялся ее безнаказанности, ты знал, что она отравила твою собаку, и ничего не мог поделать, даже папа считал, что ты наговариваешь на милую, хоть и с причудами, пожилую женщину. Ты не мог ничего поделать и боялся, что эта маленькая, тщедушная старушонка, так ловко все устроившая, когда-нибудь отнимет у тебя Ральфа. Вот зачем она явилась. Послание Сумрачной страны было там, в коридоре, и ты опять ничего не мог поделать.

— Ральф, — тихо позвал Профессор Ким.

Старуха посмотрела на него с удивленным снисхождением — так добрые бабушки смотрят на расшалившихся деток. Но… Конечно, он уже видел все это, когда брел по Спиральной Башне, и сейчас пришло время вспоминать.

— Ральф, — позвал Профессор Ким.

Ему необходимо быть сейчас там, в коридоре.

Каким-то образом он понял, что перстень находится уже внутри их дома; тот, чужой мир пришел сегодня за маленьким чернокожим мгангой. Тихий шелест. Так могла биться крыльями бабочка. Но такой же тихий металлический звон. Добродушный бармен Маккенрой понял бы, что сейчас происходит в коридоре. Он уже видел, во что иногда превращаются перстни. Слепая голова ожившей змеи ползла сейчас по циновкам, разбросанным в коридоре большим ценителем экзотики Папашей Янгом. Змея еще не избавилась от раковины-перстня, но все более освобождалась от золотого плена, как от отслужившей кожи. Черный ужас ночи следовал за ней. Черный ужас бесшумно прокрался в дом Папаши Янга.

— Ральф, — позвал Профессор Ким.

В глазах старухи появилось выражение озабоченности.

— Всего лишь предупреждение…

Старуха подняла свою страшную ношу, как бы прикрываясь ею, и Профессор Ким понял, что так не понравилось ему в этой нелепой копии. Белая гипсовая голова начала оживать: глаза, полные бессилия и ненависти, налились кровью, треснувшие губы пытались растянуться в ухмылке, сквозь гипс пробивалась плоть, но еще до рождения она была мертва.