В зале повисла гробовая тишина. Затем мама вызывающим тоном ответила:

— Да, и что же? Я ведь и сама уже рассказала вам эту историю.

— Да, сначала мы тоже так думали, — сказал мистер Уитмен. — Но затем наткнулись на некоторые новые детали в этом запутанном деле.

— В 1994 году тебе было двадцать восемь лет, допустим, что в глазах старушки-акушерки ты всё ещё могла сойти за молодую девушку, — продолжал Фальк. — Но кто тогда рыжеволосая взволнованная сестра новоиспечённой матери, о которой упоминает миссис Хеллер?

— Акушерка уже тогда была в летах, — тихо сказала мама. — Может, у неё за это время развился старческий маразм.

— Вполне допускаю. Но с тем, чтобы узнать молодую девушку по фотографии проблем у неё не возникло, — сказал мистер Уитмен. — Молодую девушку, которая в ту ночь родила дочь.

— Это была фотография Люси.

Слова Фалька резанули меня словно ножом. По залу расползалась напряжённая тишина, и тут мои колени сдали, и я медленно сползла по стене на пол.

— Это… какая-то ошибка, — наконец прошептала мама. Шаги в коридоре становились всё ближе, но у меня не было сил, чтобы повернуть голову. И лишь когда надо мной кто-то склонился, я поняла, что это Гидеон.

— Что случилось? — прошептал он и присел передо мной на корточки.

Я не могла ничего ответить и лишь помотала головой.

— Ошибка, Грейс? — Фальк де Виллер говорил, чеканя каждое слово. — Женщина смогла узнать на фотографии и тебя, старшую сестру, передавшую ей конверт с невероятно крупной суммой. А также она узнала мужчину, который держал Люси за руку во время родов — это был мой брат!

И как будто я до сих пор не поняла, что к чему, он добавил:

— Гвендолин является ребёнком Люси и Пола!

У меня перед глазами всё поплыло. Гидеон сильно побледнел и взял меня за обе руки.

Там, в зале Дракона, моя мама начала плакать.

Только теперь я знала, что она не моя мама.

— Всего этого можно было бы избежать, если бы вы оставили её в покое, — всхлипывала она. — Если бы вы не преследовали её таким бесстыдным образом.

— Никто не знал, что Люси и Пол ждут ребёнка, — возбуждённо сказал Фальк.

— Они совершили кражу, — пробубнил доктор Уайт. — Они украли самую большую драгоценность ложи, и чуть было не свели на нет всю работу, проделанную хранителями на протяжении столетий…

— Ах, да замолчите же вы, — закричала мама. — Вы вынудили этих молодых людей оставить свою горячо любимую дочь через два дня после её рождения!

В этот момент я, сама не знаю как, снова встала на ноги. Ещё секунда и я просто не выдержала бы.

— Гвенни! — настойчиво сказал Гидеон, но я вырвалась и побежала прочь.

— Куда ты? — он догнал меня уже через несколько шагов.

— Куда угодно, только бы подальше отсюда! — я побежала ещё быстрее. Фарфор в витринах, мимо которых мы пробегали, тихо позвякивал в такт.

Гидеон снова взял меня за руку.

— Я иду с тобой! — сказал он. — Я тебя сейчас одну не оставлю.

Где-то за нами в коридорах послышался чей-то голос, кто-то звал нас.

— Не хочу, — всхлипывала я, — не хочу ни с кем говорить.

Гидеон сжал мою руку ещё сильнее.

— Кажется, я знаю одно место, где следующие несколько часов нас никто не обнаружит! Бежим сюда!

Из инквизиционных протоколов доминиканского священника Джан-Пъетро Бариби

Архив университетской библиотеки города Падуя

(расшифровано, переведено и обработано доктором исторических наук Джордано)

27 июня 1542 года

Без моего ведома отец Доминик из третьего ордена убедил одного господина с довольно дурной славой совершить обряд изгнания злого духа и тем самым излечить его дочь Элизабетту от одержимости.

Когда меня настигло известие об этом кощунственном решении, было уже слишком поздно.

Я смог обеспечить себе вход в капеллу, где происходило сие позорное действие, но я не мог предотвратить то, что юной особе пришлось принять подозрительные порошки, от которых у неё повалила пена изо рта, закатились глаза, и она начала бредить наяву. Отец Доминик тем временем окроплял её святой водой.

Вследствие таких действий, которые я называю не иначе как «экзекуция», в ту же ночь девушка потеряла ребёнка, которого носила под сердцем. Перед отъездом отец без зазрения совести кичился тем, как ему удалось изгнать демона. Элизабетта созналась, что находилась под влиянием порошков, подробно описала возникавшие у неё боли. Отец Доминик старательно запротоколировал её слова и в доказательство собственной глупости подписал этот отчёт. Когда он хотел вручить мне копию сего документа, я с благодарностью отверг это предложение, я заранее уверен, что мой доклад Главе Конгрегации натолкнётся на полнейшее непонимание. Хочу лишь приложить свой собственный отчёт о произошедшем, чтобы этот священник попал в немилость покровителей, но даже на это надежда моя ничтожна.

Когда мы ввалились в комнату, где стоял хронограф, лицо мистера Марли стало мрачнее тучи.

— Вы что, не завязывали ей гла…? — начал он, но Гидеон не дал ему договорить.

— Сегодня мы с Гвендолин будем элапсировать вместе в 1953 год, — пояснил он.

Мистер Марли вперил руки в боки.

— Этого я вам позволить не могу, — сказал он. — Ваш временной отрезок сегодня должен совпадать с операцией Чёрный Турмалин и Сапфир. И если вы вдруг забыли, смею напомнить вам, что начинается она сейчас же.

На столе перед мистером Марли стоял хронограф, драгоценные камни на нём сверкали искусственным светом.

— План изменился, — отрезал Гидеон и взял меня за руку.

— Мне об этом ничего не известно! Я вам не верю, — лицо мистера Марли искривилось от злости. — Последнее указание, полученное мною, недвусмысленно определяет..

— Просто позвоните наверх и уточните, — перебил его Гидеон, указывая на телефон, который висел на стене.

— Именно так я и сделаю!

Мистер Марли на негнущихся ногах прошагал к телефону, уши его при этом полыхали алым пламенем. Гидеон отпустил меня и склонился над хронографом, а я тем временем так и продолжала стоять у двери, словно манекен. Бежать было уже не нужно, и я почувствовала, что замираю, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, словно куранты, которые вдруг остановились навсегда.

Даже биение собственного сердца я больше не ощущала. Казалось, я медленно превращаюсь в каменную глыбу. Вообще-то, мысли в моей голове должны были бы сейчас мельтешить и рождаться одна за другой, но этого не происходило. Всё, что мне осталось — это тупая боль.