Уже за полночь, когда я разделась при свете свечи, зазвонил телефон. Голос Фрэнки растекался по комнате подобно смрадным, ядовитым испарениям, отравляя самый воздух, которым я дышала, оскверняя мое единственное убежище.

Сидя на краю кровати, я тупо смотрела на помигивающий глазок автоответчика. Желчь подступила к горлу. Сердце глухо колотилось о ребра. Огонек погас.

— …надо было остаться и посмотреть. Как получилось, Кей? Впечатляюще? Разве не замечательно? Мне не нравится, Кей, когда у тебя дома другие мужчины. Теперь ты это знаешь, да? Теперь знаешь…

Автоответчик остановился, и глазок снова замигал. В колеблющемся пламени свечи молча подрагивали тени на стене. Я закрыла глаза и сделала несколько медленных, глубоких вдохов. Как же такое могло случиться? Неужели все происходит со мной?

Я знала, что нужно делать. То же, что сделала Берилл Мэдисон, испытавшая такой же страх при виде выцарапанного на дверце машины сердечка. Дрожащими руками я выдвинула ящик прикроватного столика и достала справочник. Заказала билет. Выдержала паузу. И набрала номер Бентона Уэсли.

Если он и спал, то проснулся мгновенно.

— Не советую, Кей. Нет и нет. Ни при каких обстоятельствах. Послушай меня, Кей…

— У меня нет выбора, Бентон. Я просто хочу, чтобы кто-то знал, где я. Если хочешь, можешь сообщить Марино. Только не вмешивайся, ладно? Пожалуйста. Рукопись…

— Кей, подожди…

— Мне надо ее найти. А где искать, я, кажется, знаю.

— Кей, остановись! Мы должны все обсудить. Ты сейчас не в том состоянии…

— Послушай, — перебила его я. — Что ты мне предлагаешь? Сидеть дома и ждать, пока этот ублюдок постучит в дверь или взорвет мою машину? Если я здесь останусь, мне не жить. Неужели ты еще этого не понял?

— Твой дом на сигнализации. У тебя есть оружие. И машину он взорвать не сможет, если в ней кто-то сидит. Мне звонил Марино. Рассказал, что случилось. Картина уже почти ясна. Кто-то смочил бензином тряпку и засунул в бензобак. Обнаружены следы. Он открыл…

— Господи, Бентон, да ты меня не слушаешь!

— Кей!

Я положила трубку и не стала отвечать, когда он перезвонил. Молча выслушала протесты, обещания, предупреждения. Перед глазами стояла жуткая картина: пылающая машина, разлетающиеся искры, грозный рев огня и тугие струи воды, бьющие из змеящихся по улице шлангов. Но не это подтолкнуло меня к принятию решения, а крохотное обуглившееся тельце в конце дорожки. Бензобак, должно быть, взорвался в тот самый момент, когда напуганный огнем Сэмми удирал по проводу. В какой-то момент его лапки одновременно коснулись заземления и линии. Двадцать тысяч вольт прошли через бельчонка, превратив его в головешку и выбив предохранитель.

Когда я нашла Сэмми, во мне что-то сломалось. Я положила его в коробку из-под обуви и закопала в саду, понимая, что утром просто не перенесу этого ужаса.

Сборы продолжались недолго. Свет еще не дали, и я спустилась по полутемной лестнице. Выпила бренди. Закурила. Повторила. Я сидела у бара, положив перед собой «рюгер», и ждала. За окном ветер раскачивал фонари. О сне не стоило и мечтать. В конце концов дрожь в руках унялась, шум в ушах стих. Я схватила чемодан, выскочила за дверь, заперла замок и, стараясь не обращать внимания на разгромленный двор, метнулась к машине. На пустынной улице мне не встретилось ни одной из обещанных патрульных машин. Приехав около пяти в аэропорт, я прошла в дамскую комнату, достала из сумочки револьвер, разрядила его и положила в дорожный чемодан.

Ровно в полдень я спустилась по трапу на прогретый солнцем бетон международного аэропорта Майами и, пройдя в главный вестибюль, села у столика, наполовину скрытого пальмами. Положила купленную по пути местную газету, поставила чашку с кофе; оглянувшись, сняла теплый шерстяной блейзер и закатала рукава. Блузка уже промокла от пота, капельки которого еще катились по спине. Глаза болели от недосыпания, голова раскалывалась, а заметка на первой странице «Геральд» ничуть не улучшила настроения. На снимке в левом нижнем углу пожарные поливали из шлангов полыхающую машину. Сцену впечатляюще дополнили горящие деревья, струи воды и клубящийся дым. Подпись внизу гласила:

ВЗРЫВ ПОЛИЦЕЙСКОЙ МАШИНЫ

Ричмондские пожарные тушат охваченную огнем машину детектива из отдела убийств на одной из тихих улочек города. В момент взрыва в автомобиле «форд ЛДТ» никого не было. Пострадавших нет. Предполагается поджог.

Слава богу, репортерам хватило ума не упомянуть фамилию владельца дома, рядом с которым стояла машина. Тем не менее я понимала, что мама, увидев фотографию, начнет волноваться и постарается связаться со мной. Я даже знала, что она скажет: «Уж лучше бы ты вернулась домой, Кей. Ричмонд совершенно ужасный город. Тем более что у нас построили новый корпус судебно-медицинской экспертизы. Прекрасное здание, такое только в кино и увидишь». Удивительно, но ей как-то удавалось не замечать, что в нашем родном испаноговорящем Майами перестрелки, стычки на расовой почве, мафиозные разборки, изнасилования и грабежи случаются куда чаще, чем в Вирджинии и Британском содружестве, вместе взятых.

Ладно, матери можно позвонить и попозже. Тем более что сил разговаривать с ней — прости, Господи, — у меня не было.

Потушив сигарету и зажав под мышкой сумочку, я встала из-за стола и влилась в шумный поток тропических нарядов, пакетов «дьюти фри» и чужой речи, медленно текущий в направлении багажной карусели.

Напряжение схлынуло лишь несколько часов спустя, когда я на взятой напрокат машине проезжала по мосту Севен-Майл. По одну сторону от меня раскинулся Мексиканский залив, по другую — Атлантический океан. Посматривая то налево, то направо, я пыталась вспомнить, когда в последний раз посещала Ки-Уэст. С Тони мы точно там не бывали, хотя моих родных навещали довольно регулярно. Получалось, что в Ки-Уэст я ездила с Марком.

Его страсть к пляжам, воде и солнцу не была безответной. Если природа и благоволила к кому-то, то в списке ее любимчиков Марк занимал не последнее место. Однажды, уже не помню, в каком году, мы с ним провели у нас целую неделю. И если год не запомнился, то другие детали прочно засели в памяти. Я отчетливо, словно это было вчера, помнила его мешковатые белые шорты и теплое прикосновение его пальцев. Взявшись за руки, мы гуляли по берегу, бесконечной полосе влажного, прохладного песка. Я помнила его поразительно белозубую улыбку, казавшуюся ослепительной на фоне его загорелого до цвета меди лица. Помнила, как он радовался, находя акульи зубы и раковины. Помнила, как сама улыбалась из-под широкополой шляпы. Но лучше всего я помнила и не могла забыть, как любила парня по имени Марк Джеймс. Любила так, как не любила никого и ничто другое в этом мире.

Что же изменило его? В то, что Марк перешел во вражеский лагерь, как полагал Этридж, верилось с трудом, но иного объяснения не было. Воспитанный в тепличных условиях, он пользовался плодами своего положения легко и непринужденно, но никогда не опускался до бесчестия. Не был жестоким. Я не замечала за ним снисходительного отношения к тем, кому повезло в жизни меньше. Не замечала и стремления манипулировать теми, кто не мог устоять перед его чарами. Единственный его грех — он недостаточно меня любил. Теперь, достигнув середины жизни, я могла простить ему этот недостаток. А вот обмана и нечестности простить не могла. Не могла простить и того, что он стал другим человеком, перестав быть тем, кого я когда-то уважала и любила. Не могла простить за то, что он перестал быть Марком.