X

ЛАЗАРЕТ

Лазарет отличался отменною чистотою и опрятностью как внутри, так и снаружи. Это и составляло, конечно, главную заботу начальства, которое совершенно забывало в своих предначертаниях тех, для кого был построен лазарет. Больных кормили до того скверно, что надо было удивляться, как они не умирали с голоду. На лекарства начальство также не любило тратиться, предпочитая домашние средства вроде горчичников, слабительного, шалфея и ромашки. В большом ходу были также так называемые заволоки, какие делаются лошадям и уже совершенно ничего не стоят.

Начальствовали над лазаретом старший и младший лекаря, старший и два младших фельдшера. Старший лекарь и младшие фельдшера в медицине положительно ничего не смыслили; младший лекарь сам был постоянно болен и в отпусках, а старший фельдшер Осипов хоть и хорошо знал свою часть и был человек добрый, но горчайший пьяница, и нередко, будучи во хмелю, причинял множество бед в лазарете.

Отправлялись в лазарет преимущественно иссеченные, искалеченные и заморенные кантонисты, а частью и добровольно. Бывало, опротивеет иному кантонисту ходить на учение или захочется отдохнуть от казарменных треволнений, натрет глаза мелким кирпичом или известкою, расковыряет гвоздем ногу или надрежет куском стекла палец и даст ему распухнуть. Затем, получивши за это изрядную поронцу, отправляется в лазарет — лечиться. Долго залеживаться в лазарете, впрочем, никому не давали.

Больных, державшихся на ногах, посылали ежедневно весною и половину лета под командою унтера в поле, в лес, собирать различные для лечения пригодные травы. Осенью же их заставляли обчищать, промывать и рассортировывать эти травы по цветам, по величине и по достоинству листьев. Наконец, зимою больных занимали толчением различных медицинских снадобий, клейкою коробочек, щипанием корпии, приготовлением бинтов, компрессов и прочим. За неисправности, леность и шалости в лазарете секли и колотили совершенно так же, как в роте. Вся выгода лазаретного житья против ротного заключалась в том, что в нем не было учений, не было экзаменовки пунктиков и прочей муштровки.

Больные делились на три отделения: в первом находились трудные больные, во втором — с наружными болезнями, а в третьем — глазные.

Утро. Старший, древний лекарь, производит визитацию.

— Как твое здоровье? — спрашивает он лежащего больного.

— Плохо-с, — едва выговаривает спрошенный. — Ночь не спал… кашель… грудь… изныла…

— Говори шибче, не слышу!

— Не могу-с… дух захватывает.

— Дух захватывает? Это еще что за вздор! Не молишься, верно, Богу, вот и дух захватывает. Читай вслух «Отче наш».

— Голосу нет-с… не могу…

— Читай, читай, тебе говорят, не то сейчас же дошибу! — кричит лекарь, трепля больного за ухо или отпустив ему щелчок по носу. — Ленишься, а не «не могу». Ну же!

— Отче наш, иже еси… — шепчет больной, обороняя голову от лекаря обеими руками.

— Громче, не слышу! Громче!

— Яко на небесех и на земле-с…

— Врешь, подлец. Начинай снова, да не пропускать.

Больной снова читает «Отче наш», лекарь слушает, понукая его кричать громче. Повторив молитву два-три раза, больной выбивается из сил, закрывает глаза и затихает.

— Положить ему на лоб полотенце, намоченное уксусом, — приказывает лекарь, — укутать хорошенько одеялом, чтобы вспотел; а как очнется, дать ему слабительного, и к завтрему вся хворость сойдет с него, как с гуся вода. — И он уходит дальше.

— Покажи-ка, в каком положении твоя нога? — продолжает он во втором отделении.

— Больно очень развязывать-то-с, позвольте лучше так оставить, — просит больной.

— Я те оставлю! Развяжи!

Больной, морщась и ёжась, развязывает.

— Вишь, какая мерзость! Смотреть-то даже тошно. Воды и мочалку сюда!

Является служитель с тазом холодной воды и мочалкою.

— Промой ему хорошенько рану.

— Помилосердствуйте, вашескородье! Ей-ей, не вытерпеть.

— Молчать!

Служитель начинает действовать мочалкой с таким усердием, будто он не ногу, а пол моет. Больной терпит и наконец с криком вырывает ногу.

— Пачкайся около тебя, — внушает ему раздосадованный доктор, — хлопочи, а ты вместо благодарности еще ревешь и рвешься? Ах ты, мерзавец этакий! Подержать его!

Два служителя стиснут больного, а третий моет рану, нажимая с такою силою, что не только из нее, но и из соседнего здорового места начинает сочиться кровь. Больной кричит во все горло.

— Будет! — командует лекарь. — Вложить в рану корпию, обвязать покрепче ногу, а за его крик дать ему на сегодняшние сутки полбулки и смотреть за ним в оба. — После такого внушения лекарь отправляется в глазное отделение.

— А твои глаза все еще гноятся? — скажет, бывало, он, подходя к одному из мальчиков. — Должно быть, опять натер их известкой?

— Никак нет-с… Ей-богу, не виноват.

— Я вот тебе дам «не виноват»! Подать мне ляпис.

— И так заживут, право слово, заживут-с, не жгите только глаза… Сжальтесь ради Бога.

— Подержать его!

Тут происходит сцена: больного схватывают, а лекарь принимается прижигать ему глаза. Больной вертится, кричит.

— Вот же тебе, вот же тебе, дрянь эдакая, — приговаривает врач, тыкая больному ляписом в глаза куда попало.

Напрягши все свои силы, больной вдруг вырывается от мучителей.

— Так вот ты каков? Ге-ге-ге! Поймать его и подать мне инструмент: сейчас мы ему заволоку зададим.

Больной снова в мощных руках, а лекарь, проколов ему за ухом здоровое тело, просовывает насквозь веревочку, которую дергает изо всей силы взад и вперед.

Единственное утешение несчастных кантонистов состояло в том, что судьба послала им хоть одного хорошего человека в лице старшего фельдшера Осипова. Он один среди этой массы зла относился к мальчикам с состраданием. Бывало, сядет на кровать какого-нибудь больного, а у самого глаза такие ласковые.

— Что, друг, небось притворяешься?

— Иван Осипыч, там в роте житья нет, — отвечает больной.

— Отдохнуть, значит, хочешь?

— Так точно-с. Не гоните.

— Ну уж ладно; только не залеживайся. Тут, брат, от одного здешнего поганого воздуха помрешь. Небось и есть хочешь?

— Как не хотеть!

— Ну, я тебе первую порцию выпишу.

— Нельзя ли, Иван Осипыч, и мне первой порции? — просит другой больной. — А то как я на полбулке-то проживу?

— Тебе, голубчик, первой порции я назначить не могу: лекарь за это меня самого отдует. А ты зайди ужо ко мне в комнату, там и поужинаешь.

— Слушаю-с. Чувствительно вас благодарю-с.

— Позвольте, Иван Осипыч, просить вас снять с меня мушку? — просит глазной. — Вся шея распухла, кожа слезла, гной течет вниз, рубашка прилипает к спине. Мне решительно спать невозможно.

— Теперь, голубчик, снять не могу, а потерпи до завтра: лекарь уедет в деревню, я и сниму.

— Будьте так добры, век не забуду.

— Сниму, сниму, потерпи немного. Что делать? Все терпим.

На следующее утро, едва лекарь уехал в деревню, лазарет мигом превратился в гульбище. Управлять