class="p1">В штабе ему доложили, что морские десанты уже соединились с воздушными, создав единый по фронту плацдарм. Опорные пункты и береговая артиллерия гитлеровцев были смяты огневым валом наступающих со стороны моря.

Роммель срочно перебросил в Нормандию шесть пехотных, три танковых и одну моторизованную дивизии, приказав любой ценой отбросить десант к побережью. Позвонил Рунштедту:

— Я устрою им второй Дюнкерк!

Роммель сам не верил своему хвастовству, он понимал, что время победных походов вермахта бесповоротно ушло. Ему помнились африканские пески, на которых расцвела его военная слава, но именно в этих песках она и увяла, и чем дальше, тем больше он склонялся к мысли, что никакой славы и не было, а была огромная авантюра, за которую рано или поздно придется расплачиваться по законам неумолимой военной логики.

День 19 июня породил в душе Роммеля надежду. Сильный шторм, налетевший с Атлантики, уничтожил почти 300 десантных судов, и Роммель о отправить в Берлин триумфальное донесение о небывалой в истории войн «бескровной победе».

Однако похоже было, что союзники собрали в Ла-Манше флот всего мира, — через четыре дня высадка с еще большим упорством возобновилась.

К концу месяца в Нормандии оказалось уже 25 дивизий и войска продолжали прибывать. Сдался Шербур — важный порт на полуострове Котантен.

3 июля Гитлер приказал Рунштедту сдать командование генерал-фельдмаршалу Клюге.

Роммель это известие воспринял как приближение собственной катастрофы. «Последний звонок, — подумал он. — На очереди я...»

Как только пришло сообщение о событиях в Нормандии, на подпольной квартире в одном из рабочих районов Нижнего Брюсселя на экстренное заседание собрался Центральный Комитет Бельгийской компартии. На этом заседании были выработаны тактика партии и задания партизанской армии в новых условиях. В корпусы и полки отправились проинструктированные Диспи связные.

...В середине июня в расположении 4‑го партизанского полка «Урт-Амблев» появился Филипп Люн. Уже по одному тому, что в горы прибыл Люн, которому законы конспирации до сих пор запрещали это делать, Антон Щербак понял: случилось что-то чрезвычайное.

Карие глаза под густым чубом Люна светились весело и молодо.

— Ну здравствуй, здравствуй, дружище! — воскликнул он, обнимая Антона. — Давненько не виделись. Это от меня... А это от Николь... Между прочим, просится к тебе сестрой милосердия. Возьмешь?

Антон был рад неожиданной встрече с Люном, человек этот издавна вызывал в нем чувство светлой зависти и уважения.

— Знакомься, — сказал он. — Это начштаба Франсуа Балю.

— Слышал про вас, — Люн окинул Балю внимательным взглядом.

— Я о вас этого сказать не могу.

— Камушек в мой огород, не так ли, Франсуа? — улыбнулся Щербак.

Люн примирительно взял Балю под руку.

— Не гневайтесь на него, он не повинен в этом. Так надо было. А вы тут неплохо устроились! Запасной выход с острова есть?

— А как же! Иначе это была бы западня для нас самих, — усмехнулся Балю. — Дюрер все предусмотрел.

— Дюрер... Я хочу побывать на его могиле, — лицо Люна помрачнело. — Сколько еще будет таких могил...

— Ну, хватит тебе, Филипп, — тихо произнес Щербак. — Не терзай душу. Скажи лучше, с чем прибыл?

— А вы что — ничего не знаете?.. Правда, не знаете? Ну и дела... Вся Бельгия гудит об этом, а вы... В Нормандии высадились союзники!

— Наконец-то! — вырвалось у Антона.

Лицо Балю озарилось, но тут же он вскипел:

— Шкуру с этого Марше спущу! Не может раздобыть каких-то несчастных батареек... Живем как в лесу!

— Так ведь мы и живем-то в лесу! — весело воскликнул Щербак. — Оставьте, Франсуа, тут такое известие... Айда под крышу, обмозгуем это дело... Иван! У нас гость. Соображаешь?

— Так точно, товарищ лейтенант!

— Ну, и действуй соответственно...

— Есть!

Войдя в штабной барак, Антон сразу потянул Люна к карте:

— Показывай.

— А что показывать? Нормандия — вот и все. Пока никаких подробностей.

— Что на Востоке, показывай!

Люн засмеялся:

— Я знал, чего ты сразу потребуешь, поэтому разузнал, что мог. Ну, давай уж, давай свою карту. Вполне возможно, что данные устарели, но, как говорят, чем богаты, тем и рады... Так... Ставь кружочки... Одесса... Черновцы... Луцк... Гомель... Псков. Пожалуй, все, что мне известно. Эва! Чуть не забыл — Рим!

— Рим — это из другой оперы, — сказал Щербак, обводя на карте красным карандашом названные Люном советские города.

За Рим вступился Балю:

— Недооцениваете, командант. Рим — столица, а столицы берут не каждый день.

Шульга принес бутылку коньяка.

— Давай, Ваня, разливай и о себе не забывай, — сказал весело Щербак. — Выпьем, друзья, за Нормандию, за Рим, за Псков и Гомель... Если бы здесь был сейчас Довбыш, он, конечно, выпил бы прежде всего за Одессу.

— Тельняшку свою уже до дырок заносил, — хохотнул Шульга. — После войны, говорит, я ее в рамочку застеклю и повешу на самом видном месте.

— Смешно, да не очень, — сказал осуждающе Щербак. — У человека морская душа, Ваня. Это нужно понимать.

После инструктивного совещания с командирами подразделений Щербак и Люн пошли на партизанское кладбище.

Лесная опушка была покрыта зарослями дудника. Низенькие холмики могил утопали в густых травах, усатые побеги опутали деревянные обелиски. «Как быстро затягивает раны земля! — подумал Антон. — Могилу комиссара не просто будет и отыскать».

— Сальве, Жозеф! — тихо сказал Люн. — Дульцет декорумст про патриа мори![39] И все же я был бы счастлив, если бы ты сейчас стоял рядом со мною.

Над зубчатым горизонтом висели кучевые, похожие на снежные шапки, облака. В кустах жимолости свистели коноплянки. Казалось, время замедлило свое течение, презрев людскую суету.

Потом они шли лесом, и небо голубело над ними маленькими озерцами. Мир отгородился от них жесткими стволами деревьев, лапчатыми ветвями, переплетением кустарников. Звонко долбили кору дятлы, в бурьянах шуршали ящерицы.

— Давно хочу спросить тебя, Филипп, откуда ты знаешь латынь? — поинтересовался Антон.

Люн проследил за черным дятлом, который безбоязненно вертел головкой в красной шапочке, разглядывая нежданных посетителей круглыми, как пуговицы, глазками.

— У