— Многие полицейские соглашались с тем, что я делал. Ты, конечно, должен об этом знать. После моего ареста не кто иной, как сам председатель «Шрадер-Вербанда», полковник полиции Отто Дилленбургер, сказал мне, что полностью поддерживает мои действия. Вот что я называю профсоюзом.

— Меня больше интересует поддержка полиции, которую ты мог получать до ареста, Бруно.

— А это пусть останется тайной. Скажем так, у меня были поклонники. Я получаю много писем, знаешь ли. От людей, которые рукоплещут тому, что я сделал. От тех, кто считает, что нужно как-то остановить поток грязи и безнравственности, который грозит поглотить этот город. От высоконравственных женщин, которые категорически против проституции. Мне даже предлагали женитьбу.

— После войны холостых мужчин остро не хватает, это верно. Думаю, в этом смысли ты почти проходишь.

— Не спеши критиковать. Некоторые из этих женщин при деньгах. Я могу удачно жениться, если правильно разыграю карты.

— Так вот как ты смог позволить себе нанять в адвокаты Эриха Фрея? Ему заплатил кто-то другой.

Герт не ответил.

— И не только ему. От защиты выступал сам Магнус Хиршфельд.

Герт снова не ответил.

— Если бы не эти двое, твоя голова уже скатилась бы в ведро.

— Да. Так и есть. Ну разве либеральное немецкое правосудие не прекрасно?

После своего визита я отправился к директору клиники, Карлу-Теодору Вагенкнехту, у которого были самые неухоженные брови из всех мною виденных. Они походили на гнездо огромного неопрятного орла.

— Вы ведете учет посетителей? Меня особенно интересуют те, кто приходил к Бруно Герту.

— Да, ведем.

— Если можно, я хотел бы взглянуть.

Он исчез на несколько минут, оставив меня в своем необычайном кабинете, половину которого занимало нечто вроде электрического стула. Я решил не расспрашивать о нем, а то еще доктор предложит бесплатную демонстрацию. Вернувшись, он протянул мне лист бумаги:

— Можете оставить себе.

Я просмотрел список. Одно имя сразу привлекло мое внимание — имя комиссара полиции Артура Небе.

С тех пор как я побывал в психиатрической клинике Ульгартен, меня не покидала мысль о том, что Небе не так прост, как кажется на первый взгляд. А после его речи перед Ассоциацией «Шрадер-Вербанд» в Шенеберге я лишь убедился: если кто в берлинской полиции и одобряет прекращение бесполезных или преступных жизней, так это комиссар Небе.

Я закрыл глаза и положил голову на предплечье, дрейфуя между высоким домом на Ноллендорфплац и нигде. На миг мне показалось, что я снова в «Пальмовой ветви», в кабинете доктора Манфреда Оствальда вместе со Штефаном Рюле, Лотте Ленья, Артуром Небе, Фрицем Пабстом и многими другими. Повсюду были веские улики, но я их не собирал, поскольку не доверял им. Если бы только Эрнст Геннат научился прислушиваться к собственным советам! Лотте насвистывала отрывок из «Трехгрошовой оперы», но на самом деле это была мелодия «Ученика чародея» французского композитора Поля Дюкаса — та самая, которую Фриц Пабст в образе Луизы слышал перед нападением. Тем временем Рюле бормотал о красноглазом дьяволе в белых туфлях, чье лицо покрыто волосами, а Небе произносил аккуратную речь об очистке берлинских улиц и о том, как нацисты собираются все исправить, поскольку никто другой, особенно Бернхард Вайс, не сможет это сделать. Через некоторое время в кабинете появился Готфрид Насс и сумел выбросить Вайса в окно. Затем настала моя очередь. На помощь Нассу прибыли два офицера: Альберт Беккер, когда-то напавший на старшего по званию за то, что тот был коммунистом, и Курт Гильдиш — буйный пьяница, который распевал нацистские песни, стоило ему принять несколько стаканчиков. Но самым решительным из троицы был Насс. Как и Бруно Герта, его судили за убийство проститутки, но оправдали. И все же никто из них не смог выбросить меня в окно, поскольку я скрылся за дверью патентного бюро с Альте-Якобштрассе, той — с непросохшей зеленой краской и отпечатком ладони. Я держал ее, пока, как всегда своевременно, мне на помощь не пришел Курт Райхенбах: он отходил всех троих своей тростью и ушел, насвистывая и пританцовывая. Это настолько порадовало Бригитту Мёльблинг, что она сбросила одежду и попыталась забраться ко мне на колени, хотя я по-прежнему стоял. К большому удовольствию Роберта Рэнкина, который целился из маленького пистолета прямо мне в лоб. Тем временем кто-то кричал от боли, а Пруссака Эмиля избивали палкой на потеху зрителям «Кабаре Безымянных» — панорама, которой я наслаждался вместе со всеми, пусть и с электрического стула. Затем я резко с него встал и прямо в одежде распластался на кровати в своей комнате на Ноллендорфплац.

Это последнее, что я запомнил. Дальше были лишь тьма, тишина и смутное ощущение надвигающейся гибели.

Проснувшись, я почувствовал, что многое в этом мучительно ярком сне имело смысл. Хмуро взглянув на часы, которые показывали, что я опаздываю, нашарил ручку и бумагу и начал торопливо записывать, даже не успев побриться и плеснуть в лицо холодной воды. Нужно было сохранить в памяти хоть что-то из сновидений.

Я остро чувствовал, что вот-вот разгадаю это дело. Еще чуть-чуть — и, подобно Ван Левенгуку с его примитивным микроскопом, увижу великое в малом. Но тут меня отвлек шум на улице. За окном шел бой между нацистами и коммунистами, который завладел моим вниманием почти на десять минут. Вернувшись к столу, я, к своему немалому удивлению, обнаружил, что от четкого понимания, которое посетило меня во сне, остались лишь смутные воспоминания. Все, за исключением нескольких случайных слов и фраз, скрылось за облаками, и никакие взгляды в небо не могли это исправить.

Ругаясь последними словами, я побрился, умылся, надел чистую рубашку и отправился на «Алекс» — меня ждал первый день в Президиуме после приключений с тележкой клутца, — где сразу попал на совещание, которое началось в кабинете Вайса. Там Эрнст Геннат объяснял свою новую гипотезу: доктор Гнаденшусс — член «Стального шлема», поскольку в руке последней жертвы был найден значок этой организации.

Я терпеливо слушал Генната, а когда тот закончил, высказал свои возражения:

— Боюсь, для меня значок в руке Тетцеля подозрительно похож на слишком явную подсказку.

— Слишком явную? — переспросил Вайс. — Это что, черт возьми, такое?

— Сам Эрнст считал, что Виннету специально подбрасывает явные подсказки, чтобы сбить нас со следа. Или направить по ложному. Вы же помните масонскую запонку с места убийства Хелен Штраух? И британскую банкноту, которую мы нашли рядом с Луизой-Фрицем Пабстом? И мундштук для сигары возле трупа Евы Ангерштейн?

— Да.

— Значок «Стального шлема» подходит под эту схему. Предмет, из-за которого мы теряем время.

— Да, но этот значок соответствует нацистскому профилю убийцы, который мы увидели в его письмах в газеты.

— Соответствует ли? Я не уверен. Да, члены «Штальхельма» считают себя консервативными националистами, но они выше политики и очень далеки от нацистов. По крайней мере насколько я понимаю.