– Только, – сказал она, – ещё пойди договорись с дедом.

Как хорошо расположился Иван в этом июне на даче – всей душой! Его несло на луг, и в лес, где ещё не было никаких грибов. Носило его и на рыбалку. На велосипеде он уезжал к озеру и безо всякой удочки смотрел в туман. Он так и гулял бы напропалую, но его держал ремонт. На очереди была мамина спальня. Сдвинув мебель, он начал перестилать пол.

К тому же, Ивану приходилось выполнять бабушкины многочисленные распоряжения и просьбы. Бабушку расстраивали заросшие грядки, не ухоженные должным образом клумбы, сор на дорожках, облупившийся газовый ящик, беспорядок в дедушкином сарае. Все эти поводы для огорчений Иван был призван устранять, и выходило, что его день плотно забит смешными делами. Доказывать их неважность бабушке он не пытался, поскольку знал: в них заключен моторчик её жизни. Чем больше находилось дел, требующих бабушкиного руководства, тем лучше её сердце перегоняло кровь.

Смирение давалось Ивану легко. Он с улыбкой смотрел, как надув губы, по-детски, протестует против бабушкиного порядка мама. «Мы можем позволить себе купить огурцы в магазине! И ящик красить я не пойду!» – заявляла она, хлопая в подростковом запале трескучей калиткой. Потом Иван находил её в чистом поле, в белой шляпе.

Изредка на юную строптивость Ольги Николаевны набегала стариковская мудрость. «Всё понимаю», – говорила она, и, вспомнив, что поставила себе цель напитывать дом оптимизмом, шла мириться с бабушкой.

Клубничный мусс и составление планов примирения с отцом – вот были её дела.

К тому же, в этом сезоне Ольга Николаевна великодушно избавила сына от магазинной повинности.

В их дачном магазинчике обитала достопримечательность – полоумная Глаша. С детских лет она сидела возле прилавка на стуле. Теперь это была женщина за тридцать, выглядевшая болезненно и старо. Нынешним летом, в первый раз зайдя в магазин, Иван был изумлён выражением её лица. На нём появилась улыбка, неясная, но направленная точно по адресу – в ответ на чей-нибудь взгляд. Это была сострадательная ухмылка больного ангела, знающего беду человека.

– Мама, ты помнишь эту дурочку, Глашу? – спросил Иван, вернувшись. – Что с ней стало? Я не пойду… – сказал он, и магазин безропотно на себя взяла мама. Тем более что ей так и так было нужно выходить в свет.

В последней трети июня набежали тучи, Иван обрадовался им, как всегда найдя в пасмурной погоде друга по сердцу. Устав возиться с досками, он шёл на мокрый луг – оглядеть несолнечные дали. Плохая дачная погода оказалась богата воспоминаниями. То наплывало, как он встречал со станции маму, то – как готовились с Андреем к институтским экзаменам. Это было хорошее время, все душевные кости тогда были целы.

«Человек с целыми “костями” в любую погоду видит солнечную долину и может до неё дойти. Тогда как человек с травмами никуда уже и не рвётся, потому что трезво оценивает собственные возможности – не любить горячо, не ходить далеко. Дай Бог прожить в тишине, беречь потихоньку близких», – говорил он маме, и мама смеялась над ним, потому что тысячу раз всё переворачивалось в её жизни, и ни одна точка не оказывалась последней. Иван и сам над собой смеялся. Он знал всё это и без мамы, но ему доставляло радость послушать её возражения.

Что касается Андрея, о котором на даче Иван думал всегда, потому что Андрей, дача и детство были для него синонимичны, – тот звонил периодически. Он начал впадать понемногу в чувство «ошибки», всё стало ему не так – жара в Париже, дурацкий бизнес, бессмысленные знакомства и дружбы. «Я думаю, – жаловался он, – мне надо ехать домой. Не знаю почему, но – пора, надо. Может, приеду в отпуск». Говорить о своём новом доме у него не было настроения. «Не знаю, что это. Не понимаю. Не хочу», – отмахивался Андрей. Иван не настаивал.

Из своей восточной башенки он оглядывал крыши и лес, даже клинышек синей русской дали был виден в окошко. Глядя на этот кусочек вечности, на неоспоримое свидетельство Божьего бытия, он недоумевал: отчего так быстро человек меняет свои «правды»? Как же так – не прошло и года, и Андрей уже усомнился в море! «Наверно, – решил Иван, – дело в том, что его друг, как и мама, ещё очень молод». Дрейфуют материки, из подводных вулканов рождаются острова. Следовало ли из этого, что он, Иван, стар?

Половину лета Иван толком ничего не слышал о Косте. Они изредка созванивались. Голос Кости был собран и ясен. «Занимаюсь, – говорил он. – Живу нормально». И Иван не волновался, потому что подспудно знал: трудный подросток сидит на диване с яблоком и сигаретой, и зубрит английский к экзаменационному тесту.

В последних числах июля Костя позвонил ему и назначил свидание в странном месте – на восточной ветке метро.

Когда Костя вышел из перехода, Иван его не узнал. Мрачный, трущобно-петербургский стиль подевался куда-то, не сохранился даже в волосах. Костя был подстриженный, в весёлой зелёной футболке с рыжей каймой, бледный, но как будто внутренне потеплевший.

– Я тебе кое-что покажу. Пошли! – сказал он.

И они зашагали по грязным скверам и загруженным улицам, в направлении, которое Костя с довольным смехом скрывал от него. Вскоре Иван обнаружил, что они движутся в толпе попутчиков. Никогда ещё он не видел столько сиротливых и странных мальчишеских лиц. С пивными бутылками в грязных кулаках, одетые вразнобой, длинноволосые и стриженные под «ёжик», они текли в одном с ними направлении – вдоль дымной трассы к парку.

– Послушай, куда ты меня тащишь? – в очередной раз спросил Иван. – Это что, студенческий городок?

Он почти угадал. Скоро они вошли в ограду, и на дверях скучного здания Иван, леденея, прочёл название одного из множества технических вузов Москвы. Тут Костя подтолкнул его к увешанной листами доске и показал на список.

– Ты что, поступил сюда? – растерялся Иван, найдя среди прочих фамилию Кости. – Ты и математику сдал? Что ты здесь будешь делать? С кем ты будешь общаться? – он риторически огляделся. – Ты вообще, осознаешь, что на что променял?

– Конечно! – заверил Костя. – Я променял яркую жизнь планеты на скромный труд и твое приятное общество. И ты знаешь, что это не с бухты-барахты. Это взвешенное решение. Скалы Кавказа были моими гирями!

Смеясь и торжествуя он смотрел на обескураженного Ивана.

– Ну, ты чего? Ты же рад! Ты же испытываешь за меня зверскую гордость!

– Может быть, – произнёс Иван. – Ты не знаешь, есть тут какое-нибудь приличное заведение? Я не могу соображать стоя.

Они набрели на стеклянную кафешку и сели за столик.

– Ну а родственники что говорят? – тревожно спросил Иван.

– Мама рада! – заявил Костя, изучая меню. – Макарон хочу, макарон! – воскликнул он. – И пива. Ну, пива, ладно, пусть будет ноль три. Мы трезвеем и начинаем ценить ясный рассудок. Ну вот – мама рада. Бэлка тоже рада. Она и сама у нас чудит – бросила курить. Ищет себе по Интернету работу в Москве. Думаю, всё это с тайной мыслью о тебе. Но это ладно, речь пока не о вас. Так вот, она говорит – это лучше, чем сборище снобов. Я не смогу здесь набраться дурного, потому что моя голова располагается в сферах, недосягаемых для моих будущих сокурсников. А вот на журфаке – мимо моей башки летали бы метеориты и пули с ядом. Так что Бэлка довольна. Да и я доволен.