– Ты бы хоть предупредил, что уезжаешь. Хорошо ещё мама отпросилась Макса водить, – сказала она.

– Так ведь праздники… – попытался оправдаться Иван.

– Праздники, да. Ну а потом? Ладно, – сжалилась Оля. – У них завтра репетиция утренника. Сможешь? У Макса там роль зайца. И фотоаппарат возьми.

Иван был рад искупить вину.

Он зашёл за Максом в назначенный час, и, держа в одной руке его руку, в другой – пакет с костюмом, спустился во двор. Макс был мрачен и жаловался совершенно по-взрослому, что роль зайца – это идиотизм. Иван утешал его, как мог. «Давай считать, кто больше! – предложил он, когда они сели в машину. – Ты джипы, я – букашки».

За бессмысленным этим занятием они весело провели полпути, как вдруг его взгляд споткнулся – он и не понял сразу, обо что именно. Иван уставился на возникшую перед ними тонированную «шестёрку» и не поверил своим глазам – на заднем стекле, куда обычно наклеивают предупреждения в виде буквы «У», «туфельки» или «ребёнка в машине», сверкало два нецензурных слогана, обращённых к сотоварищам по движению.

Макс принялся разбирать слова.

– Подожди-ка!.. – загораясь, проговорил Иван, и, перестроившись в мелькнувший пробел, на светофоре влез впереди «жигулёнка». Манёвр был невежливый – ему погудели.

– Ты зачем его обогнал? – восхищённо завопил Макс.

– Сейчас узнаешь, – пообещал Иван. – Пристёгнут? – и мельком оглянулся на Макса. – Смотри, он дистанцию не держит! – с удовлетворением произнёс он, глянув в зеркало.

Это было верное наблюдение: когда на первом же разгоне Иван дал по тормозам, водитель «Жигулей» беспомощно вплыл ему в бампер.

Удар был не сильный – весело чпокнуло, и они встали.

Иван включил аварийку.

Он бы с удовольствием вышел и разобрался на кулаках, получил бы свой фонарь под глаз и уехал на битой машине, с чувством выполненного долга. Но устраивать мордобой при Максе было нельзя. Пришлось сподличать, запереть все двери и вызвать гаишников.

«Ну что, поробингудствовал? – для порядка поддел он себя. – Бездельник!»

Ему было вовсе не страшно, а, напротив, забавно смотреть, как колотится в дверцу молодой бритоголовый дурак. Несмотря на наклейки, и на весь кавардак, никакой особенной неприязни он к нему не испытывал – кто без греха? Но всё-таки поделом. В другой раз не будет сквернословить при детях.

Макс, заразившись его безмятежностью, показывал дураку язык.

ДПС приехала быстро. Вышел юный сержант, и под гром и молнии владельца «Жигулей» осмотрел повреждения.

– Дистанцию не держите? – спросил он, перебивая вопли.

– Абсолютно не держит! – подтвердил Иван. – И вы, пожалуйста, наклейки с заднего стекла у него снимите. Но сначала запротоколируйте.

Сержант взглянул на заднее стекло, сосредоточенно кивнул и стал что-то записывать в бланк.

– Это зачем? – робея, спросил жигулёвец.

– А я в суд на тебя подам, – спокойно отозвался Иван. – За то, что ты всю дорогу оскорблял меня и моего ребёнка.

Слова Ивана опечалили парня. Тот бродил вокруг обеих машин и шёпотом ныл ругательства. Ивану хотелось утешить его: «Да ладно, не подам. Шутка», но из педагогических целей он смолчал.

Как выяснилось, ущерб, понесённый Иваном при столкновении был невелик – немножечко треснул бампер. Но время оказалось упущено. На репетицию они опоздали, и Макса, временно избавленного от роли зайца, потянуло в пиццерию. В уютном её закутке, наслаждаясь радостной кухней Италии, они обсуждали вопрос: говорить ли о «подвиге» Оле?

Оля нагрянула вечером. Иван открыл ей дверь и отступил, сбитый волной эмоции.

– Как ты мог устраивать аварии, когда с тобой ребёнок? А если бы удар был сильный? – крикнула она, движением кисти словно бы что-то швырнув ему в лицо, и задала ещё много обвинительных вопросов, и ещё много обвинительных жестов совершили её возмущенные руки.

Иван молчал, оглушённый внезапностью атаки, и вдруг, на каком-то пассаже, внятно услышал, как Оля горда им, согласна с любым его действием, предана на века и бушует, только чтобы излить переполняющее её восхищение.

Иван не знал, как ответить на столь внушительный дар.

– Давай, я как-нибудь искуплю вину! – наконец, сказал он. – Я могу, например, исполнить желание. Практически любое, если ты будешь умно загадывать.

– Умно – это значит, с учётом твоей низкой волшебной квалификации? – уточнила Оля. – Хорошо, я подумаю!

И хотя Иван надеялся, что шутка сойдёт ему даром, через полчаса у двери раздался знакомый Олин звонок, чуть более лиричный, чем всегда.

– У меня есть желание! – сообщила она безо всяких вступлений. – Я подумала: чего мне надо для счастья? Надо, чтобы из памяти стёрлась вся дрянь – это первое. И второе – чтобы всё хорошее никуда не делось. Можешь ты это сделать?

Иван хотел отшутиться, но Оля смотрела на него неотрывно, как на вечный огонь.

Тогда он позвал её на кухню, включил чайник и, ни говоря ни слова, поставил на стол чашки и сахарницу. Оля молчала тоже.

Кипение чайника, как песочные часы, отмерило время раздумья. Наконец, Иван заварил чай и, сев напротив Оли, произнёс:

– Я так думаю, всё плохое стирается раскаянием и прощением, это понятно. Плохое так и так в вечность не пустят. Не пройдёт оно фэйс-контроль. А хорошее – наоборот. С ним пойдём. Так ведь и сказано – копите сокровища на небесах… Так что, в общем, не о чем волноваться! – заключил он неуклюже, но бодро.

– А почему ты решил, что всё это так? – спросила Оля, грея свои ледяные руки о горячую чашку. – У тебя есть достоверные сведения?

– Достоверных сведений нет, – сказал Иван. – Но ведь мы можем надеяться…

Оля смотрела настойчиво. Видно, ей всё-таки хотелось достоверных сведений.

Решающая реплика по-прежнему была за Иваном. Уже много раз, почти каждую встречу с Олей, он чувствовал этот «матч-бол» – возможность одной фразой завершить старую жизнь и открыть новую.

«Потом… – решил он, откладывая подвиг. – Не сейчас. Позже…»

Допивая чай, они поговорили о школе, в которую на будущий год отправится Макс. Наконец, Оля вздохнула:

– Ладно… Спасибочки за чаёк. Пойду спать, – и, поднявшись, направилась к двери.

* * *

Со всеми вещами, лекарствами, с прибором для измерения давления и снятыми с подоконников ящиками рассады, бабушка, дедушка и разочаровавшаяся в полковнике мама открывали дачный сезон. В тёплую субботу без дождя Иван перевёз их. Началось ещё одно райское лето его жизни.

На работу он уезжал после завтрака и возвращался к ужину. К пробкам относился по-родственному, потому что и сам не любил торопить жизнь. Удовольствие же, какое доставляло ему привозить из пекарни, что возле работы, пакет душистых булок на всё семейство, стоило того, чтобы ездить за ним в Москву.

В свободные от офиса дни, под присмотром деда, он обшил остаток стен, так что бабушкин день рождения праздновали на обновлённой террасе.

Хороший ли это знак, Иван не гадал. После всех тостов, после чаепития и мытья посуды, он подошёл к имениннице и просил её совершенно серьёзно, чтобы она жила до ста лет, на что бабушка с ответной серьёзностью согласилась.