6

В то утро Бочкин встретил Валентину приподнято:

— Редактор поручил нам с вами сделать материал по «Заре». Так сказать, озарить лучшее. Хотя сомневаюсь, что опыт Никитенко следует пропагандировать как передовой. Очень сомневаюсь!

— Господи, ну что Никитенко? Сегодня же первое сентября, Василь Василич, а я учительница! Муж исчез из дому чуть свет, не подумав поздравить, вы…

— Одну секунду, я мигом! — потряс обе ее руки Бочкин и метнулся из комнаты. Через пару минут вошел чинный, неся перед собой пышный букет разноцветок — ясно, оборвал все цветы перед райкомовскими окнами. Расшаркался перед Валентиной, высоко вскинул лохматую голову. — Дорогая Аленька свет Михайловна, разрешите поздравить вас с первым сентября и пожелать всяческих успехов на поприще нашей выдающейся районной газеты…

— Хватит, хватит, — рассмеялась Валентина. — Спасибо за букет. А поприще… Видите начальника милиции? — Выглянула в окно, за которым действительно маячила фигура названного ею товарища. — Не потащит он нас к ответу за украденные цветы?

— А мы сбежим! — схватил ее за руку Бочкин. — Ставьте скорее цветы в банку, и деру! Прямо в «Зарю»!

Посмеиваясь — словно действительно убежали, наозорничав, — промчались коридорами райкома, пересекли несколько узких кривых улочек Терновки, вышли на крутой берег Донца — здесь, на этом краю села, Валентина еще не бывала.

— Стоп! Вы находитесь в самой высокой точке нашего Терновского района! — остановил ее Бочкин. — Видящий да увидит!

Валентина зачарованно замерла на крутом, поросшем орешником обрыве. Внизу расстилалась зеленая пойма, рассеченная рекой. Вправо и влево тянулись поля с одинокими курганами скирд. Под самым обрывом виднелись покатые крыши хат.

Ощущение широты и простора охватило Валентину, она не могла оторвать взгляда от распахнувшегося перед ней приволья. Казалось, стоит взмахнуть рукой, чуть оттолкнуться от земли, и плавно, невесомо спустишься на прибрежный песок, к солнечным искрам синих вод.

— Степь, — задумчиво сказал Бочкин. — Идешь десять, пятнадцать верст, и никого. Только пшеница. И ветер. И шорох колосьев… На этой реке, милая Тина, когда-то работало множество мельниц. Она была полноводной, из-за плотин. Я написал об этом полдесятка статей за тот год, что работаю. Никакого отзвука.

Он вдруг скользнул под обрыв. Валентина вскрикнула.

— Идите по дороге, я буду ждать внизу! — донесся до нее удаляющийся голос Бочкина.

Когда Валентина, основательно поплутав в извилинах дороги, спустилась с кручи, навстречу ей из кустарника выскочил Бочкин, протягивая горсть орехов:

— Угощайтесь.

— Вы могли разбиться, Вася!

— Что вы, обрыв меловой, скатываешься, как на лыжах. Здесь, на бывшем морском дне, бродили некогда, мастодонты с непробиваемой шкурой. Вскоре вы увидите одного из них, — пообещал Бочкин.

— Поглядим, — рассмеялась Валентина. — Только предупреждаю: Никитенко вовсе не кажется мне мастодонтом. Броский товарищ, одни кудри чего стоят… Какие вкусные орехи! Когда я ездила в Рафовку, они были еще зеленые. Мне очень понравилась Рафовка. Меловые кручи над рекой… Такие же я видела в колхозе «Рассвет».

— Так «Рассвет» и есть Рафовка! — хохотнул Бочкин. — Только правление находится с другой стороны, не там, где школа. Село тянется километров на девять, у нас почти все села такие, разбросаны по дну балок и ериков, вдоль ручьев и речушек, благо степи необозримы…

В правлении было тесновато, неуютно, дощатый — редкое здесь явление! — пол затоптан, немыт. Но кабинет Никитенко, тоже довольно тесный, целиком повторял кабинет Ивана Ивановича Сорокапятова. Тяжелый, под орех стол, такая же тумба возле него, сейф, тоже крашенный под орех… И сам Никитенко, в кителе из добротного габардина, в хромовых сапогах гармошкой, сидел за этим столом так же важно, как восседал обычно Иван Иванович. Только тот был округлый, словно расплывчатый весь, а Петр Петрович смотрелся в свои тридцать лет молодцом: стройный, курчавый, с бровями вразлет. Глаза карие, как у многих в этом краю, были чуть выпуклы, а поэтому казались необыкновенно большими.

— За опытом к нам? — спросил приветливо. — Насчет передовиков? Есть, как не быть, в передовом колхозе и люди передовые. Да ты, Василь Василич, знаешь, — кивнул Бочкину. — На ферме — Филатова, по зерну — бригадир первой.

— Об этих мы не раз писали. Хотелось бы других.

— Передовиков мы не куем, на каждый раз новых нет. Чем богаты, тем и рады, — пожал плечами Никитенко. — Ну, у меня дела, извините. Кому на ферму, подвезу.

— Езжайте, Валентина Михайловна, повидаетесь со своей хозяйкой, — сказал Бочкин. — Я здесь кое-какие данные посмотрю, с людьми потолкую. Потом вместе обговорим.

…Проехали вдоль села. Двуколка покатилась по мягкой полевой дороге. Степной безудержный ветер, налетев, сорвал с Валентины косынку, растрепал волосы, захлестнул тугой волной ароматов. Она дышала и не могла надышаться, с радостным удивлением глядя на раскинувшееся до самого горизонта зеленое волнистое море.

Десятка два женщин копали возле дороги свеклу: одна поддевала лопатой, другая выдергивала за ботву корнеплод, бросала в кучу. Бураки были крупные, продолговатые, похожие на турнепс.

— Что это, Ольга, у тебя только ползвена вышло? — спросил Никитенко крепкую молодуху, которая подошла к ним.

— Марине дитё не на кого бросить, свекровь заболела. Ефросинья хату мажет.

— Я приказывал забыть эту вашу бабью моду: как свеклу убирать, так вы хату мазать, — рассердился Никитенко. — Не могли раньше?

— Хлеб же возили, Петр Петрович. А буряк уберем, морозы пойдут, когда хаты в зиму готовить? Вон в «Рассвете», слухали, бригаду создали по ремонту хат. Нам бы так.

— Нам бы, нам бы! Все на сторону глядите, вместо того, чтобы работать, — оборвал ее Никитенко. — Мало зерна на трудодни получили? В «Рассвете» столько и не снилось. Сама охала, что ссыпать некуда… Мотай сей же час на село, чтобы все были тут. А то мигом вылетишь из звеньевых.

— Бестолковый народ, — ворчал, понукая коня, Никитенко. — Не погони, — шагу не ступят, — он расстегнул верхнюю пуговицу кителя, словно ворот душил его. — Знаете, шо тут було, колы я прийшов до дому? По ранению? У сорок четвертом? Гола земля… Сам з жинками впрягался в гуж, шоб поле пиднять. Все запахали, построили! А без мени шо б тут було! Люди должны чувствовать хозяина. В этой жизни кто силен, тот и прав.

— А вы циник, оказывается. Вдруг ошибаетесь?

— Петр Никитенко никогда не ошибается, — ослабив вожжи, ударил он коня плетью. — Давно председательствую, нагляделся начальства. Сами живут и другим жить дают. Полегли мужики, землю и детишек на жинок оставили: тяните, милы! Тянут.

Ферма встретила их тихой суетой: скот отдыхал в стойлах, коров доили перед вечерней пастьбой. Валентина прислушалась к звяканью подойников, негромким голосам женщин.

За воротами, в холодке, сидел толстый учетчик, лениво покуривая цигарку. При виде Никитенко поднялся, затоптал цигарку сапогом. К ним по проходу шла женщина,