Для того чтобы сблизиться с Пыняевым, Иван даже научился курить. В школе курить категорически запрещалось, все курильщики, которым было невтерпеж, бегали на большой перемене за соседние гаражи. Научившись курить, Иван купил в магазине пачку самых дорогих сигарет, которые назывались «Родопи», и на большой перемене предложил Пыняеву выйти к гаражам покурить. «У тебя есть?» — с подозрением в голосе спросил Пыняев. «Есть, — с достоинством ответил Иван, продемонстрировал пачку и добавил: — Я угощаю». Пыняев довольно осклабился и пошел с Иваном за гаражи с превеликим удовольствием. Там-то, во время дружеского перекура, Иван и решился задать Пыняеву вопрос о том, где он их находит, этих «телочек», которых можно вот так запросто «жарить». «Места знать надо», — с гордостью ответил Пыняев. А дальше все пошло как по накатанной, потому что Пыняев почти сразу догадался, почему Иван задал ему такой вопрос.

— Что, тоже захотелось? — спросил он и заржал, как конь.

— Ну, не то чтобы захотелось — так просто, интересуюсь.

— Да чего уж там… Интересуется он… Знаем мы твой интерес… Значит, так. Слушай сюда, — сказал Пыняев. — Если хочешь — я тебе это устрою. В обмен на… ну, вот на эту пачку сигарет и еще на три. Нет, на четыре. Идет?

— Идет, — с легкостью согласился Иван.

— Тогда сегодня вечером, часов в семь, приходи сюда. Сигареты не забудь только. И эту свою пачку — давай сюда. Это типа аванс такой…

Пыняев снова заржал, и Иван, сам себя в этот момент лютой ненавистью возненавидя, рассмеялся вместе с Пыняевым.

Вечером, как и договаривались, он пришел к гаражам и принес с собой четыре пачки сигарет «Родопи», деньги на покупку которых вытащил из своей копилки. Пыняев забрал у Ивана сигареты, похлопал его по плечу — молодец, мол, слово держишь — и повел вдоль гаражей к одиноко стоящей пятиэтажке.

Там, в этой пятиэтажке, на первом этаже, в однокомнатной квартире, в которой даже не было на стенах обоев, собралась за заваленным грязной посудой столом странная компания. Возраст находившихся здесь парней и девушек колебался от тринадцати и до тридцати, наверное, лет. В комнате за столом пили какую-то сивуху, на полу играли на деньги в карты, в кухне «жарились» по парам, а иногда даже и втроем. Пыняев, представив нового гостя, щедро налил в мутный и грязный, со следами губной помады, стакан порцию сивухи. Иван выпить не смог — горло сдавило, пришлось сдерживаться, чтобы не вырвало.

— Ну, не хочешь — не надо. — Пыняев не стал настаивать и добавил, ткнув пальцем в направлении сидящей за столом девушки лет шестнадцати или, может быть, двадцати. Сквозь завесу табачного дыма и слой макияжа на лице девушки более точно определить возраст было невозможно. — Вот эта — нравится?

— Нравится, — ответил Иван.

— Тогда с ней и пойдешь.

Пыняев наклонился к девушке, что-то долго шептал ей на ухо. Девушка хихикала, и Пыняев хихикал тоже. Потом девушка поднялась из-за стола, взяла Ивана за руку и потянула за собой на кухню:

— Пошли.

Все, что произошло потом, было настоящим кошмаром. Отвращение победило — Иван, не успев раздеться, оделся снова и сбежал из этой жуткой квартиры, от этой жуткой девицы, так ничему и не научившись.

И решил, что Веры ему теперь не видать.

Но, как всегда, ошибся.

Прошел год, и как-то раз, проходя по парку после тренировки в бассейне, Иван случайно встретил Веру. Она шла по дороге, в руках — огромный букет желтых листьев, а глаза у нее были очень грустными. Увидев Ивана, она остановилась, улыбнулась и сказала:

— Ну надо же. Иван. Что ж ты меня совсем забыл? Не звонишь, не приходишь. А говорил, любишь. Помнишь ведь, говорил?

— Люблю, — подтвердил Иван. — И сейчас люблю тоже. Только звонить тебе некуда. А приходить ты сама мне запретила. Забыла, что ли?

— Ну надо же, — ответила Вера серьезно, — какая сильная и долгая у тебя любовь. Ты ведь с первого класса меня любишь, правда? Как только увидел, так и полюбил — сразу? Правда?

— Правда, — ответил Иван, потому что это и впрямь была правда.

— Ты куда сейчас идешь? — спросила Вера. Иван в ответ пожал плечами.

— Тогда пойдем ко мне. Пойдем, а? Иван не знал, что сказать.

— Да не бойся. — Вера сразу прочитала его мысли. — В тот раз я просто злая была и очень расстроенная. Из-за Собаки. А теперь все по-другому будет. Все будет хорошо, вот увидишь. Не надо меня бояться.

И Иван согласился пойти к ней.

В этот раз правда все было совсем по-другому. Вера была терпеливой, удивительно терпеливой и очень ласковой, она его всему научила, и все получилось так замечательно, что Иван даже не мог поверить.

С тех пор он стал ходить к Вере каждый день. А летом, когда мама уехала на дачу, Иван на целых три месяца остался дома один, под присмотром дедушки, который жил в соседнем подъезде и был абсолютно безопасным, потому что приходил к Ивану не чаще чем раз в неделю и даже звонил ему не каждый день. Теперь уже не Иван приходил к Вере, а Вера приходила к Ивану, и они катались целыми вечерами на двуспальной маминой постели, и иногда Вера даже оставалась у Ивана ночевать.

Он даже представить себе не мог, что, кроме него, у Веры может быть кто-то еще. Поэтому даже сразу и не понял, в чем дело, когда однажды по дороге домой из школы к ним подлетел какой-то здоровенный бугай, с виду лет двадцати, не меньше, и стал на Веру кричать. Иван собрался было уже, несмотря на видимую разницу в весовых категориях, заставить бугая заткнуться, но в этот момент случилось что-то совершенно невероятное.

Вера вдруг бросилась бугаю на шею, обхватила руками, повисла и сказала:

— Митенька, да ерунда все это, ты ведь знаешь, я только с тобой… Иван — мальчишка еще совсем, просто одноклассник… Ты не обращай на него внимания, он влюблен в меня с первого класса, вот и провожает домой. Ну пусть провожает, жалко, что ли?

Потом Вера ушла со своим Митенькой. И даже ни разу не обернулась. Иван смотрел им вслед и думал о том, что много лет назад Юрка Трепаков был, наверное, прав, когда сказал, что Верку лучше разлюбить побыстрее, потому что она нехорошая. И дал себе слово, что разлюбит Верку. И что больше уже никогда, никогда-никогда…

«Никогда» протяженностью в два оставшихся школьных года было настоящей пыткой. Потом, уже после школы, Вера сама пришла к нему, стала просить прощения, сказала, что была глупой и стервозной девкой, что вообще не понимает, за что он ее любил все это время, неужели не понимал, какая она глупая и стервозная. Настоящая дрянь. Потом сказала, что все это время ужасно по Ивану скучала, и снова повторила, как когда-то, что он ей — самый близкий и самый родной. И спросила: он ее все еще любит?

— Все еще люблю, — выдохнул Иван.

Началась новая полоса жизни.

Вера, у которой умерла бабка, переехала жить к Ивану, а свою крошечную комнату стала сдавать. Иван учился в институте, вечерами подрабатывал на стройке. Вера тоже училась в институте, получала стипендию. На жизнь худо-бедно хватало. Главным было не это, главной была — любовь. Любовь, общая постель, сонная Вера по утрам, счастливая Вера, когда он дарил ей подарки, заболевшая Вера, за которой можно было ухаживать. Следы от горчичников у нее на спине, ступни ног, натертые скипидаром и заботливо спрятанные в пуховые носки.