пор тщетно ломала себе голову критика, и которые сами собой вполне вытекали из вышеприведенного материала, как только было приступлено к более детальному изображению жизни «раба божия» и превращению намеков пророка в выразительную историю! Эти чудеса Иисус должен был сотворить просто потому, что они принадлежали к образу «раба божия». Они служат свидетельством его сверхъестественной, духовной силы, его таинственной связи с богом Яхве, и они ничем не отличаются от тех чудес, которые рассказывались язычниками о своих богах-спасителях и целителях, вроде Асклепия, Гермеса, Анубиса, и т. д., как и в ветхом завете о Моисее, Илии и Елисее, и совершить которые, по воззрению всего древнего мира, был способен всякий выдающийся человек. Пусть вспомнят хотя бы об Аполлонии Тианском.

Пророк говорит об исцелении слепых, глухих, хромых и немых. Это — как раз евангельские чудеса.

Понимание, придающее более глубокий смысл тексту, в этом освобождении узников видит отпирание врат чувственности и телесности, которые образуют царство бесов и которые уже Платон назвал темницей души, или открытие могил, которые удерживают в плену усопших. Однажды введенные в круг идей мистериального учения слова пророка должны были совершенно утратить свое первоначально-реальное значение и превратиться в символы таинственной, скрытой в них мудрости, смысл которых открывался только посвященным. Если «раб божий» Исайи был спасителем и целителем, богоизбранным господином над силами природы, как и языческие божественные спасители, то он, подобно последним, должен был обладать властью над страшным миром духов и демонов, которых люди того времени видели всюду угрожающими и живущими вокруг них, которых они считали виновниками болезней и для защиты от которых они бежали в волшебный мир мистерий.

Итак, как детски-наивно желание принимать чудеса Иисуса за чистую монету, а из соответствующих рассказов евангелий извлекать «историческое ядро»! Пусть сравнят хотя бы рассказ об одержимом из Гадаринской страны в том символическом освещении, какое придает ему Люблинский, с историческим пониманием его Вейсом! Только беспросветная глупость может отважиться из описания местности, наличия свиней и т. д. выводить какие-то заключения об историческом месте и исторической истине, в то время как, ведь, совершенно ясно, речь идет о подземном царстве, о символическом, наглядном изображении власти спасителя над бесами, и свиньи введены только для того, чтобы в качестве избегаемых «тифоновых» животных служить для восполнения адской декорации[53]. Часто и правильно смеялись над детскими чудесами, совершение которых евангелие приписывает сыну божию. Однако, стоит только признать, что эти чудеса подражают и следуют намекам пророка, ими внушены и представляют только символы для образа и распространения христианства, — как это подробно развил Смит в своей книге «Ecce Deus», — евангельское изображение также и относительно чудес оказывается имеющим свое основание и оправдание.

Дополнение.

Исайя вместе с Премудростью Соломона представляет, как было сказано, основное ядро для выработки евангельского образа Иисуса д христианского учения о спасении. Но, кроме того, в развитии этого образа участвовал еще третий элемент — личность Иова.

Каноническая книга Иова рисует пред нами праведника, который, совершенно аналогично «рабу божию» пророка, подвергается со стороны бога испытанию в своей борьбе с сатаной, переживает невыносимые страдания и самое крайнее уничижение, дабы затем; бог снова вернул ему его прежнее положение и состояние. Кое-что в этой Книге прямо напоминает то обстоятельство, что Иов и «раб божий» обезображиваются болезнью, напоминающей проказу (Исайя 52, 14; 53, 4). Или пусть прочтут следующий вопль Иова: «Разинули на меня пасть свою; ругаясь, бьют меня по щекам: все сговорились против меня. Предал меня бог беззаконнику и в руки нечестивым бросил меня... Окружили меня стрельцы его; он рассекает внутренности мои и не щадит; пролил на землю желчь мою... Лицо мое побагровело от плача и на веждах моих тень смерти, при всем том, что нет хищения в руках моих, и молитва моя чиста. Земля! не закрой моей крови, и да не будет места воплю моему. И ныне, вот на небесах свидетель мой, и заступник мой в вышних. Многоречивые друзья мои! К богу слезит око мое. Дыхание мое ослабело; дни мои угасают; гробы предо мною. Если бы не насмешки их, то и среди споров их око мое пребывало бы спокойно. (Пусть вспомнят о воинах, бросающих жребий об одежде Иисуса!)... Он поставил меня притчею для народа и посмешищем для него. Помутилось от горести око мое, и все члены мои, как тень. Изумятся о сем праведные, и невинный вознегодует на лицемера. Но праведник будет крепко держаться пути своего, и чистый руками будет больше и больше утверждаться».

«О, если бы я был, как в прежние луны (месяцы), как в те дни, когда бог хранил меня, когда светильник его светил над головою моею, и я при свете его ходил среди тьмы... Когда еще вседержитель был со мною, и дети мои вокруг меня... Когда я выходил к воротам города и на площади ставил седалище свое... старцы вставали и стояли; князья удерживались от речи, и персты полагали на уста свои (сравни Исайя, 52, 15). Голос знатных умолкал, и язык их прилипал к гортани их. Ухо, слышавшее меня, ублажало меня; око видевшее восхваляло меня. Потому что я спасал страдальца вопиющего и сироту беспомощного. Благословение погибавшего приходило на меня, и сердцу вдовы доставлял я радость. Я облекался в правду, и суд мой одевал меня... Я был глазами слепому и ногами хромому. Отцом был я для нищих, и тяжбу, которой я не знал, разбирал внимательно. Сокрушал я беззаконному челюсти, и из зубов его исторгал похищенное... Внимали мне, и ожидали, и безмолвствовали при свете моем. После слов моих уже не рассуждали; речь моя капала на них... Бывало, улыбнусь им, они не верят; и света лица моего они не помрачали. Я назначал пути им, и сидел во главе, и жил, как царь в кругу воинов, как утешитель плачущих» (29, 1 сл.).

Нам при чтении этих слов приходит на память «раб божий» пророка. Но, вместе с тем, мы видим пред собой также и Иисуса, как он, окруженный своими учениками, на площади и улицах говорит к народу, в словесной схватке побеждает и заставляет молчать фарисеев и книжников; как он, щедрый на помощь, творя чудеса, утешая, исцеляя и поощряя, проводит жизнь, народ считает его праведником, а погибшие и им спасенные его благословляют.

Однако, еще большее, чем с канонической книгой Иова, сходство образа евангельского Иисуса с иудейскими народными дополнениями к содержанию книги Иова. Одно из таких дополнений мы имеем в так