— Почему же не гордиться? — на вопрос ответил он вопросом.

— А что он дал? Династию-то Романовых…

— Но ты забываешь: он дал и первые Советы. Царей, если хочешь, не город, не народ давал, а кучка богатых заправил. Народ выдвигал своих героев. И не из боярских палат. Наш Сусанин из кого вышел? Простой крестьянин. Кстати сказать, от Юрова до села Домнино, где он жил, всего верст тридцать. И непроходимый лес, куда он завел на смерть польских шляхтичей и сам погиб от их сабель, не так уж далеко. Юсупов, если хочешь знать, хотел спасти дом Романовых и свои богатства, а Сусанин спасал всю землю русскую.

— Это я знаю.

— Вот и знай: сусанинская земля не раболепствовала перед Романовыми. На колени они ставили только мертвых. А живые? Слыхал о Константине Козуеве? Член боевой дружины, большевик-ленинец, один из тех, кто создавал здесь первые Советы. Царским сатрапам удалось схватить его. Был приговорен к казни через повешение. Этот приговор он встретил, не дрогнув. В ночь перед казнью — это было в декабре 1907 года — он писал родным: «Итак, среда, 19. Утром меня больше не будет. Но для других я буду существовать еще долго. Из памяти людей, меня знавших, не выкинешь; идея, мною проповедуемая, осталась». Тайно, в кромешной тьме, повезли его на казнь за город на Лазаревское кладбище. Но когда на него накинули петлю, он и тут не склонил головы. С презрением глянул на палачей. Веревка не выдержала, оборвалась, и он бросил им в лицо: «Правители, даже веревки у вас гнилые…»

Я притих, потрясенный этой расправой над бесстрашным человеком, а Алексей продолжал рассказывать о других революционерах. Оказывается, и среди них были целые династии. Старейшина рода Симановских участвовал еще в создании первых социал-демократических кружков. А сыновья утверждали Советскую власть в боях с юнкерами в Москве и белогвардейцами на фронтах войны.

— Эта династия известнее всяких Романовых, — сказал Алексей.

С восторгом, с гордостью говорил он о первых комсомольцах-чоновцах, которые стояли на страже революции, о тех, кто добровольцами уходили в буденновскую конницу.

Своими рассказами Алексей согнал с меня хмурь. Я даже позабыл на время о своем решении. В голове у меня были эти имена, эти события, и я жил и как бы дышал воздухом того громового времени.

Утром к нам в комнатку влетел Железнов.

— Радуйся, рабочий класс! — загрохотал он. — Завтра топай в мастерскую. Прямо к заведующему — я обо всем договорился.

Я стоял перед ним потупясь.

— А ты что? Что, спрашиваю, не пляшешь? — удивился Железнов.

— В самом деле, что ты молчишь? — спросил и Алексей. — Хоть бы спасибо сказал Ивану.

— Да, да, спасибо, — обернулся я к Железнову. — За всю заботу, Иваша. Прямо как о родном ты… Но…

— Что «но»?

Я не набрался храбрости ответить. Не добившись больше ни слова от меня, Железнов и Алексей ушли, я остался один.

Куда?

На столе лежали книги, но мне сейчас было не до них. И все из-за Железнова. Хоть и сказал ему «но», а сам вдруг заколебался. Все-таки неплохо бы остаться, раз берут: где-где, а в мастерской наверняка будет у кого поучиться. Счеты с Ионой ведь не закончены, да и Павлу Павловичу пора нос утереть. Но вместе не давало покоя и другое: как же там, в деревне, дома? Пожалуй, тот же Никола и укорит: в Юрове все кипит, богачи злобятся, а он теплым местечком обольстился — разве это по-комсомольски? Да и отец там такой беззащитный, и «младенцы».

Как же быть?

В комнату вошла, шлепая войлочными туфлями, хозяйка дома, высокая и худая, как доска, с копной седых волос. До этого я видел ее один раз и то мельком. Дома она была только вечером, а днем всегда где-то пропадала. Войдя, хозяйка поднесла к своим большим, навыкате глазам старенький, скрепленный проволочкой лорнет и с высоты поглядела на меня.

— А ты, голубчик, все еще здесь? Гм, гм… кто же будет платить?

— За что? — не понял я, досадуя, что так не ко времени она зашла.

— Он не знает! — в ехидной усмешке сжала она тонкие губы. — Ты же фактически квартируешь. Даже не спросивши моего позволения. Это, кроме всего прочего, бестактно, молодой человек.

Я порылся в карманах, забыв, что они пусты — все, что было, ушло на обновки «младенцам». Пришлось объясняться: не рассчитывал, что столько проживу, но если теперь поступлю на работу, то при первой же получке уплачу.

— Да вы небось слышали наш разговор.

— Меня ваши разговоры не интересуют. Я стою выше всего временного… Я, молодой человек, дворянка! — тряхнула она своей копной.

Меня заело. В ответ я тоже тряхнул вихрами и громко, с вызовом сказал:

— А я комсомолец!..

— Скажите пожалуйста, какое высокое звание! — передернула она костлявыми плечами.

— Высокое! Выше всякого дворянского!

Хозяйка еще ближе поднесла лорнет к глазам и теперь взглянула на меня с неким любопытством. Я же с усмешкой поклонился:

— О ревуар, мадемуазель!

Я вскочил, поспешно оделся — и на улицу: не мог больше оставаться тут.

Но куда же теперь? Опять разве на Горную за Капиным адресом? Нет, сначала к Павлу Павловичу — взять залежавшуюся котомку. Да, к нему!

Открыл мне Филя. Он вышел встрепанный, на шее висел сантиметр, в поле рубашки — иголка с ниткой. От него несло водочным перегаром, видно, только что кончился запой.

— Проходи, пропадущий, — сказал Феофилактион, пропуская меня вперед.

Ни Павла Павловича, ни Юлечки дома не было. На мой немой вопрос Филя ответил, что все сейчас в бегах, что и я не ко времени пришел.

— Что такое?

— Магазин-то тю-тю! Последнее дошиваем.

— Закрывают? Значит, нэпманам конец? — завертелся я вокруг Фили.

— А чему ты радуешься? — заворчал он. — Без работы останемся, дурачок. Надомников Павел Павлович уже рассчитал. И о тебе не поплакал.

— А я и не нуждаюсь.

— Как это?

— А так! Захочу — так в мастерскую. Обещали взять.

— Тебе хорошо, — вздохнул Филя.

Не снимая пальто, я стал оглядывать швальню. Какой-то непривычной заброшенностью повеяло сейчас от нее. Из двух манекенов остался один. Раньше на верстаке полно было всяких материалов, теперь же лежали только лоскуты саржи, рулончик ватина и сметанный верх пальто. Его, наверное, и дошивал Филя. Заглянул под верстак, где раньше лежала моя котомка. Сейчас и ее тут не было. Перехватив мой взгляд, Филя сказал, что Юлечка спрятала ее в чуланке: так перепугалась она тогда фининспекторов.

— Погоди, я принесу твое богатство, — сказал он. — А допрежь пойдем