— Давай-ка, садись и расскажи всё с самого начала...

Влада отёрла мокрые щёки и поведала Омелице обо всём, что с ней приключилось за эти длинные дни скитаний.

Рассказала, что пришлось ей пережить: о проклятии Мирослава, про русалок — как в реке её едва не утопили в день обручения речные девы. О ревнивой Грефине и о княгине Саркила Агнии. И только когда заговорила Влада про Будевоя, взгляд матушки стал задумчивый. Потом Влада поведала, как повстречалась ей берегиня лесная и как всё это время она только и помогала ей. Не скрыла о том, как пленили её с Купавой и едва не увезли в чужие земли. И как утопили Купаву, а Влада в порыве отчаяния убила татей, а затем пошла на поиски Мирослава. Как встретилась с Дарёном, который отправил её в Кавию, а она, узнав от берегини, что Мирослава к Ясыне везут, оставила Добрана, пустилась к реке и вместе с сыном Томилы ушла в Древолесье. Не утаила и того, что произошло между ней и Вятко, и как только поведала, сразу легче стало и спокойней. Теперь поняла Влада, что на то время сильно напугана была и переживала за княжича. Матушка не осудила её, а только с пониманием выслушала. И когда Влада поведала, как ведьма в реку её столкнула, Омелица помрачнела, и лицо её серо стало, что льняной рушник.

Матушка погладила Владу по щеке, прижала дочь к груди, зашептала слова успокаивающие.

— Теперь всё хорошо, всё прошло… А вскоре и забудется, и будет казаться, как во сне это было. Вот увидишь...

И так сделалось Владе хорошо, когда смогла она излить душу родному человеку! Только матушке смогла она рассказать всё. А та выслушала без всякого упрёка, одарила своей любовью и заботой.

— Ну, давай, собираться нам нужно в дорогу. Волосы дай заплету по-человечески, — сказала Омелица, снимая гребень дубовый с пояса.

Влада вздохнула и, придвинув лавку к горячей печи, присела. Омелица принялась раздирать спутавшиеся волосы, как и в былые времена. Закончила быстро, и теперь на грудь Влады спадали две тяжёлые косы.

Умывшись и переодевшись в чистое сухое матушкино платье, которое она прихватила с собой из Калогоста на случай, если поиски дочери затянутся, Влада почувствовала себя лучше. Правда убранств для неё не нашлось: ни украшений, ни венца, ни лент. Только висели два кольца на шее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Влада сжала их — Мирославу так и запамятовала отдать.

«Вот он удивится», — подумала про себя Влада.

— Ты, наверное, голодна сильно? — Омелица налила молока, отрезала краюху хлеба.

Хозяева этой избы покинули дом, теперь здесь всё осталось на съедение мышам и зверям лесным. Сюда больше никто не вернётся. Хлеб Влада не смогла есть, а только молоко испила.

Дверь скрипнула, и в горницу Дарён заглянул, сказал:

— Пора, выезжаем.

Омелица посмотрела на дочь.

— Ты не с нами? — опустилось всё внутри Влады.

Так мало она побыла с матушкой и не ждала такого скорого расставания.

— Я вот что думаю, — кашлянул Дарён, вмешиваясь в разговор, и обратился к целительнице. — Омелица, будем рады принять в Кавии, за одно и посмотришь, где дочка жить будет.

— Матушка, пожалуйста, — взмолилась Влада.

— Ну, хорошо, как могу отказать, коли княжич зовёт. Теперь уже никак.

Дарён улыбнулся одними глазами, взглянул на Владу, та смотрела благодарно. Она за многое была благодарна… Доставила же она забот княжествам северным и южным.

Покинули разбитый лесной острог скоро. Влада в последний раз обвела взглядом разгромленное поселение, от которого остались только избы пустые да заброшенное капище, и вместе с отрядом двинулась в путь через лес, прямиком направляя лошадь на Кавию. Теперь жертвы кровавые некому приносить здесь, в глуши лесной, а значит, вскоре и место сие ослабнет, канет в безвременье, и злые духи разлетятся по своим чертогам. Всё встанет на свои места, и жизнь в округе пойдёт своим чередом. И Влада решила больше не думать о случившимся, все беды здесь решила оставить.

В Волок заезжать было без надобности теперь, всем уже хотелось отдыха, помыться в баньке да подсчитать потери и приобретения. Влада почти не помнила дорогу, думала о том, каким долгим был её путь в город. И всё пыталась принять, что теперь она княжна, да только никак не могла до конца поверить в это, по-прежнему видела себя девицей из Калогоста, обавницей из русальего рода.

Нынче после ливня солнце сияло особенно ярко, не жгло, а согревало мягко и обволакивающе, совсем как любовь Мирослава. Подставив лицо лучам, Влада закрыла глаза, принимая горячее, но не жгучее тепло. Нежилась, ощущая на коже касание света, прямо как прикосновение княжича.

А когда распахнула ресницы, наткнулась на взгляд Вятко. Глаза его, как и прежде, переливались золотом, ещё сильнее побагровел синяк у глаза и на скуле. Надо бы заговор прочитать. Всё же помог ей Вятко: и волка убил, и с Дарёном бурян разгромил. Неплохой он, отважный. А потому княжич позвал Вятко к себе в дружину.

До Кавии добрались быстро, слишком, Влада не успела в полной мере осознать, что теперь это не просто стольный город, но и дом её, в котором она останется. Если боги позволят и поспособствуют. И Влада всем сердцем надеялась, что быстро привыкнет к другой жизни, так отличавшейся от жизни в Зеленолесье.

На зелёном холме завиднелись серые стены с множеством башен. Город оказался обширным, окружённым гудящим посадом, и от Саркила мало чем отличался, разве только ладей было много на реке, всё же путь речной к Вяжеру примыкал, а потому главным был, для купцов так особенно.

В чистое небо ринулась стая голубей, а следом послышался гулкий звон колокола, от которого по всему телу Влады прошлось холодное волнение. Их ждали…

Княжеская свита вскоре окунулась в бурлящий множеством звуков посадский шум. Крестьяне трудились у реки, дымились гончарные печи, быстро крутилось колесо водяной мельницы. Здесь жизнь шла стремительно, не то, что в Калогосте, спокойно и размеренно. К этому Владе нужно поскорее привыкнуть.

Народ, завидев дружину, провожал взглядами, никто из них не ведал, откуда отряд шествовал. Высыпали на улицу отроки, провожая почти до самых главных ворот детинца.

Влада с замиранием сердца въехала вместе с Мирославом, матушкой и гриднями Дарёна на широкий двор княжеского терема. Здесь было гораздо тише, нежели на посаде. Терема высились величественно и даже неприступно. Но Влада слишком устала, чтобы разглядывать их. К тому же опускались сумерки, навевали сон, и Влада уже не мыслила ни о чём, кроме как поскорее оказаться в постели.