– Не знаю, Бычок. Да и не узнаю вовсе. Я, в отличие от тебя, к родным не рвусь.

Скофа осекся и тут же открыл калитку. Он возвращался домой здоровым и целым, и при его виде у родных вряд ли прибавится седых волос.

Дойдя до двери, что была покрыта старой облупившейся краской, успевшей из оранжевой стать грязно-ржавой, он глубоко выдохнул и несколько раз ударил по ней кулаком. Раздававшиеся с той стороны гулкие голоса тут же стихли и вскоре послышались тяжелые шаги, сменившиеся скрипом задвижек. Дверь распахнулась, и в проеме показался коренастый мужчина лет тридцати. У него была густая черная борода, длинные волосы, собранные в хвостик на затылке и маленькие серые глаза, смотревшие с прищуром. При виде незваных гостей он открыл было рот, явно намереваясь сказать, что им тут не рады и таверну стоит поискать на соседней улице, но так и не произнёс ни звука. Его брови сошлись сначала в галку, а потом резко вспорхнули вверх, округляя изумлённые глаза.

– Великие боги, Скофа?! Да ты ли это?

Перешагнув порог, он тут же стиснул брата в крепких объятьях.

Когда Скофа уходил в армию, Сардо было двенадцать лет. Он запомнился ему щуплым, слегка застенчивым мальчиком, который часто болел, отчего родные всерьез боялись, что Моруф приберет его к себе в скорости. Сейчас же перед ним стоял мужчина. Крепкий мужчина с сильными руками, что чувствовалось даже по его объятьям. Всё в нем поменялось. Только длинные волосы, как и прежде, он собирал в хвостик.

– Мы и не знали, жив ты или мертв. За все эти года от тебя не единой весточки!

В любой тагме в распоряжении солдат были писцы, которые могли записать под диктовку их послание и почтовая служба, готовая доставить его в любой город или даже деревню Тайлара. Первые месяцы службы Скофу часто посещало желание написать родным. Он хотел рассказать им, как устроился в армии и почему решил выбрать именно такую жизнь. Вечерами на лежанке, он сочинял в голове письма, что разрастались день ото дня, полнясь все новыми деталями и объяснениями. Но вместе с воображаемым письмом рос и страх перед возможным ответом, а ещё больший – перед его отсутствием. И всякий раз письмо родным так и оставалось лишь в его мыслях.

Постепенно месяцы превращались в года, и слова оправданий блекли и стирались из его памяти. Да и дом становился таким далеким, таким недоступным, что и скучать по нему было глупо. А вот смерть всегда шла рядом. И постепенно он разучился думать о будущем и о возвращении домой. А вместе с тем и тосковать по своему прошлому. До последних дней войны, когда он неожиданно для себя понял, что вот и все: все опасности остались позади, как и его служба государству. И старая жизнь вновь готова его принять.

– Да я… это…я… – только и выдавил он из себя.

– А, не важно. Пойдем скорее в дом, брат, семью увидишь. Вот же они удивятся. А это кто с тобой?

– Это Мицан Паэвия, мы с ним с одной десятки. Мицан – это мой младший брат Сардо.

– А, ну знакомы значит будем. Заходите, давайте. Время ты удачно подобрал, как раз за стол садимся. Мы, конечно, ничего такого не готовили, да и гостей не ждали, но не боись, найдем чем накормить родича.

Скофа сам не до конца веря, что это происходит наяву, перешагнул порог своего дома. Там его ждал короткий коридор, все такой же темный и подсвеченный лишь одной пузатой масляной лампой, а сразу за ним начинался большой трапезный зал, в котором пахло чесноком, подгоревшим маслом и свежем хлебом.

По краям трапезной, прижимаясь к побеленным стенам, стояли полки с всевозможной кухонной утварью, посудой, амфорами и горшками самых разных размеров. Как и принято было во всех тайларских домах, у противоположной входу стены, рядом с ведущей на кухню дверью располагался большой длинный стол с двумя лавки, на которых сидели его родные. Хотя прошло два десятка лет, Скофа пусть и не без труда, но узнал свою мать, ссохшуюся и посидевшую за это время, и двух сестер, что из девочек превратились в женщин. А вот сидевшие за столом коренастый мужчина и двое подростков – один тощий и узколицый, а другой крепкий и с большими руками, были ему совсем незнакомы.

А прямо перед ними, на расстеленном по всему центру трапезной красном ковре, играли в игрушки дети – два мальчика лет пяти, трехлетняя девочка и годовалый малыш, который с ревом пытался отнять у нее деревянную лошадку.

Когда гости переступили порог, взрослые тут же замолчали, уставившись на них с изумлением.

– Смотрите-ка, кто к нам на ночь глядя заглянул! – прогремел Сардо.

Изумление сменилось слезами напополам с радостью. Вскочившие со своих мест сестры и мать обнимали и целовали его, знакомили с детьми, наперебой рассказывая то о своей жизни, то спрашивая его и не дослушав ответа, вновь обнимали, смеялись и вновь говорили о переменах в семье.

Незнакомый мужчина оказался мужем его средней сестры Мирны, Беро, а прыщавый юноша и двое мальчиков, которых звали Эдо, Мирдо и Убар, их сыновьями. Девочку звали Лиатна, а малыша – Виго, они были детьми его младшей сестры Виэтны. Ну а рукастый юноша, Басар, был сыном Сардо. Пока они говорили, из кухни, держа большое глиняное блюдо с пшеничной кашей, приправленной сушеными травами, морковкой и чесноком, появилась и жена его брата, Миэтна – плосколицая и низенькая женщина лет тридцати с испорченной родами фигурой и жидкими волосами. Следом за ней, держа в руках кувшины с водой, вином, маслом и корзинки с поджаренными лепешками, вышли две худенькие девочки лет восьми— их дочери, которых звали Киара и Квиата.

Накрыв на стол, они усадил гостей. На Мицана родня Скофы постоянно косилась, но не спешила его ни о чем расспрашивать, а он не спешил рассказывать о своих шрамах. Как и снимать капюшон.

Из семьи Рударии в трапезной зале отсутствовали лишь муж Виэтны и отец Скофы, о судьбе которого он спросил сразу же, как только перед ними появились глиняные тарелки.

– Так умер он,– буднично проговорила мать, накладывая чуть дрожащей рукой в его тарелку пшеничную кашу.

– Как умер? – изумился солдат.

В душе он, конечно, был готов к таки известиям. Двадцать один год – долгий срок, а когда он уходил, его отцу и так сильно перевалило за тридцать, и Скофа всегда знал, что шансы