Бледные лучи утреннего солнца проникли сквозь раздвинутые портьеры. Они ласкали щеку Лиз, пока тяжелые бронзовые ресницы не откликнулись на их призыв и не поднялись. На персиковых губах появилась улыбка, как только она поняла, на чем именно она отдыхала. Лиз нежно поцеловала крепкую грудь и, приподнявшись на локте, рассматривала густые черные волосы мужа с их замечательными серебряными крыльями, подчеркивавшими широкий лоб. На твердых щеках и крепком подбородке темнела утренняя щетина, большой рот даже во сне представлял чувственное искушение. Ее глаза перешли ниже, к широкой груди с отдыхающими, но безусловно мощными мышцами, силу которых он на ее глазах продемонстрировал прошлой ночью – с серьезными последствиями для своих противников.

Поддаваясь знакомому соблазну, она начала нежно гладить атласную кожу и запутывать пальцы в жесткие колечки. Потом, уступив чувственному порыву, она проделала также путь губами, дразняще щекоча его обнаженное тело прикосновениями полных, шелковистых грудей, до тех пор пока не добилась того, к чему стремилась.

Грэй проснулся, еще не отличая сна от соблазнительной реальности. Его руки продолжили с того места, где закончился восхитительный сон, – одна погладила изогнутую спину, крепче прижимая гибкое тело, а вторая заскользила вверх и обхватила роскошный шар.

Повторение тихого стона страсти, который он так любил слышать, убедило его, что это реальность. Он застыл… пока она не пошевелилась в его руках. Но, несмотря на это, он позволил себе только легкие объятия.

У Лиз были другие намерения. Ей было больно – но не настолько. Немного отстранившись от возлюбленного, слишком боявшегося причинить ей боль более крепкими объятиями, она возобновила сладостно-мучительные ласки, которыми разбудила его, и соблазнительно зашептала:

– Ты сказал, что я не могу, но это не так. – Лиз оставила еще несколько дразнящих поцелуев на его груди, потом положила на нее щеку. Ее волосы защекотали его подбородок, и она добавила: – И я вижу сама, что ты определенно готов к этому.

У нее над ухом пророкотал приглушенный смех, потом Грэй осторожно перекатил ее на спину и склонился над ней, блестя смеющимися глазами.

– О, ты это видишь? Давай проверим твое предположение! – Его губы медленно опустились на ее груди, и он вернул сладостную муку, которой она подвергла его грудь… с процентами.

Только когда она была охвачена огнем страсти, при котором к любым мелким неудобствам становишься нечувствительным, он медленно приподнялся над ней и, удерживая тающий бирюзовый взгляд серебристо-лучистым, пока его бедра очень осторожно опускались на нее, подтвердил ее предположение и полностью овладел ею. Она с радостным вздохом приняла его, их губы слились, и они отдались медленному, сладостному ритму. Они снова погрузились в вихрь огня, окрашенного нежностью, и достигли новых глубин, вскрикнув одновременно в момент завершающего взрыва, еще более сильного и яркого благодаря сияющей любви в его центре.

– У меня нет приданого. – Яркость улыбки Дру отвергала всякую возможность предположения, что она сожалеет об этом.

Она была в восторге, что отсутствие приданого положило конец интересу лорда Поксуэлла – или любого другого самодовольного поклонника, не желающего составлять менее чем внушительную партию.

Ей было почти жаль бедного Поксуэлла. Его использовали только в качестве предлога, чтобы получить возможность бегства из ссылки в деревне, потому что она никогда не вышла бы замуж ни за кого, кроме Тимоти.

– Как это чудесно!

Безмятежно счастливая от ощущения руки Грэя на своем плече, Лиз улыбнулась в ответ на заразительную улыбку девушки. Она тепло смотрела на молодую пару, сидевшую прижавшись друг к другу на розовой козетке, украшенной бесчисленными кружевными салфеточками. Этот диванчик составлял пару, за исключением цвета, с серебристо-зеленым, который она делила с Грэем. Хотя в ней все болело и ныло после вчерашнего, она нисколько не сожалела о горячей терапии, проведенной Грэем несколько часов назад.

– Конечно, у тебя есть приданое, – ответил на это утверждение Грэй с нежным недовольством.

– Но мне не нужно! – объявила Дру, выпрямляясь в сторону дяди с серьезной решительностью.

– Однако оно у тебя будет. – Ответ прозвучал твердо, и Дру откинулась назад, с подозрительным блеском в светло – голубых глазах. – По крайней мере достаточное, чтобы вы с Тимоти были хорошо устроены.

Грозившие пролиться слезы расстроенных надежд мгновенно обернулись бурным выражением радости, и Дру исступленно обняла своего избранника.

– И в качестве свадебного подарка Лиз и я предоставим достаточную финансовую поддержку, чтобы Тимоти занял искомое место в палате общин, освобожденное обесчещенным сэром Дэвидом.

Боясь, что две такие потрясающе хорошие новости лишат его мужественности, Тимоти быстро моргнул и, чтобы отвлечь внимание и прийти в себя, дрогнувшим голосом спросил:

– Что будет с сэром Дэвидом и графом?

Грэй заметил его волнение и молча аплодировал стараниям кузена владеть собой, – талант, который должен оттачивать любой политик.

– Я получил рапорт от инспектора, руководившего их арестом, около часа назад. Он сообщает, что оба находятся в тюрьме, где и останутся, ввиду серьезности преступлений, до суда. Что же касается дальнейшего, – Грэй пожал плечами, но в глазах его был лед, – я сомневаюсь, чтобы эти двое, благородные по происхождению, но по своему выбору павшие так низко, вызвали большое сочувствие у какого-либо суда. Хейтон мог бы настаивать, чтобы его судили в палате лордов, но это было бы глупо с его стороны.

– Хейтон? Почему не сэр Дэвид? – с любопытством спросила Лиз, не знакомая с этой уловкой британского закона. – И почему «это было бы глупо»?

Грэй улыбнулся, глядя на озадаченную морщинку, и убрал у нее со лба огненный локон, выбившийся из замысловатой прически:

– У сэра Дэвида нет титула землевладельца, и он не является членом палаты лордов. Поэтому ему такая привилегия не полагается.

Мягкость, которую придавала выражению его лица ее близость, сменилась прежней горечью, когда он отвечал на ее второй вопрос.

– Что же до того, почему он был бы глупцом… Мало с чем можно сравнить возмездие нашего класса, когда кто-либо из нас осквернит благодетельный фасад, который мы изо всех сил стараемся сохранить.

Лиз услышала отголосок презрения к его собственному классу, которое он обнаружил, говоря об обществе как о красивой глазури на испорченном пироге, и она снова постаралась смягчить огульную характеристику, которую последние события могли только усилить.

– Лучшее, что кто-либо из любого класса может сделать, – мягко подчеркнула она, поднимая на него глаза, умоляющие о понимании, – это стараться быть такими же благодетельными, какими стремимся казаться.

Под ее неотрывным взглядом лед, сковавший лицо Грэя холодной маской, медленно таял.