— Кроме того, стоит вспомнить про те миллионы солдатских жизней, которые мы сумеем сберечь в случае немедленной капитуляции Германии, — добавил уже Молотов. — Вот только нам нужно побольше с Рейха стрясти.

— Это бесспорно. Восточная Пруссия более не будет существовать. Кроме того, мы должны серьезно ободрать их промышленность. Но важным вопросом являются наши собственные границы и интересы в Европе, особенно Западной. В частности, что с Францией, с Виши, с Бенилюксом, с Италией?

Послышались предложения. Вождь, наблюдающий за разгорающейся дискуссией, улыбнулся. СССР будет жить. Еще очень и очень долго…

4 августа 1942 года. Сицилия.

Серия чудовищных взрывов едва не убила спокойно идущего по своим делам Вильгельма Шнирке. Упав в какую-то яму, выживший на Восточном фронте пехотинец вермахта молил Бога, чтобы все это наконец закончилось. Он уже устал от войны, хотя последние месяцы служил в относительно спокойной Италии, довольно далеко от мясорубки «Русского фронта».

А теперь снова вокруг взрывы, слышны крики раненых и хрипы умирающих. Что, черт возьми, происходит?

Высадка союзников на Сицилии — вот что происходило. Надо же голливудским режиссерам и сценаристам получить прекрасный материал для своих фильмов.

Не слишком большая, по меркам Восточного фронта, операция — высаживались всего-то несколько дивизий. Однако здесь, на юге Европы, ничего подобного еще никогда не было. Десятки кораблей, садящих из всех стволов по немецким и итальянским укреплениям, — представьте себе несколько сотен снарядов морских калибров, взрывающиеся каждые несколько секунд. Жуткое зрелище. А ведь были еще и тысячи десантных плавсредств и катеров, сотни самолетов, тысячи и тысячи парашютистов. Англосаксам очень не хотелось отдавать Союзу все самые вкусные куски Европы…

5 августа 1942 года. Берлин.

— Граф, боюсь, у нас больше нет времени. Мы должны действовать немедленно. Высадка союзников в Италии — это лишь начало. Если мы не сделаем все, что задумали, в ближайшее время, то успеха может достигнуть вторая группа — что будет для нас смерти подобно. И не только для нас, но и для Германии. И мне кажется, что вы это понимаете. — Людвиг Бек вопросительно посмотрел на Штауфенберга. Тот согласно кивнул.

— Послезавтра у Гитлера совещание с Муссолини. Я все сделаю.

— Еще кое-что. Даже если вы не успеете взвести оба пакета, все равно оставьте их там, хорошо? Второй может также сдетонировать… у бесноватого не будет ни единого шанса.

— Я все сделаю, генерал, — повторил подполковник. — В лучшем виде.

— Мы все верим в вас, граф. — Бек смотрел на последнюю надежду Германии предельно серьезно.

— Я знаю, господин генерал. Я знаю, — уверенно ответил Штауфенберг, пожимая протянутую руку.

— Удачи.

— Спасибо. Она мне пригодится…

7 августа 1942 года. Берлин, Фюрербункер.

— Ваши документы, пожалуйста, — вежливо попросил Штауфенберга высокий охранник в эсэсовской форме.

— Конечно. — Граф полез в карман. Некоторое время он искалеченной рукой боролся с пуговицей. Наконец, справившись с ней, полковник извлек пропуск.

Не меняя выражения лица, эсэсовец внимательно рассматривал протянутые ему документы. Затем поднял глаза на Штауфенберга и, протягивая бумаги обратно, таким же ровным голосом без тени эмоций сказал:

— Будьте любезны открыть портфель.

— В нем находятся важнейшие документы высочайшего уровня секретности. У вас нет допуска для их просмотра.

— Я должен осмотреть портфель. — Голос охранника был все так же бесцветен.

Граф подумал несколько секунд. После чего предложил:

— Я могу открыть этот портфель не более чем на несколько секунд. Этого достаточно?

— Возможно.

Приоткрыв портфель, Штауфенберг дал охраннику мельком увидеть плотную пачку бумаг. После чего уверенно двинулся мимо эсэсовца внутрь. Тот не стал возражать.

Двадцать четыре минуты спустя полковник быстрым шагом вышел из бункера вместе со своим адъютантом. Стоящий все там же охранник проводил их мрачным взглядом.

— Что значит «сегодня»? — Голос Канариса прозвучал необычайно взволнованно.

— Господин адмирал, у нас не было времени известить всех. Штауфенберг уже в бункере. — Бек произнес это с тем спокойствием, с которым говорят люди, идущие ва-банк в игре, где ставкой является жизнь.

— Вы были обязаны сообщить об этом мне!

— Почему? Что бы это изменило?

«Я бы вас остановил, тупой идиот!» — Шеф абвера едва не произнес это вслух, сумев справиться с собой в последнюю секунду.

— Я бы подготовил своих людей.

— Готовьте их сейчас, господин адмирал. И побыстрее. Я полагаю, вы понимаете, что другого шанса у нас не будет.

— Конечно, понимаю.

— Тогда не буду вас отвлекать, Вильгельм. Удачи.

— Удачи, господин генерал.

Грохнув трубкой, глава немецкой разведки ненавидящим взглядом несколько секунд смотрел на телефон. Затем несколько раз глубоко вздохнул и откинулся в кресле.

Людвиг Бек не знал, что расчетливый Вильгельм Канарис состоял в обеих группах заговорщиков против Гитлера — как в «военной», так и «гражданской». И был за победу скорее последней. И после высадки союзников в Италии адмирал полагал, что ставка на «гражданских» была верной. А теперь выясняется, что через несколько минут вояки взорвут этого бесноватого придурка и захватят власть.

Попробовать это остановить? Скорее всего, не получится. Слишком поздно. Шайзе, шайзе, шайзе!

Канарис грохнул кулаком по столу. Надо что-то делать. Ладно, раз не получилось с гражданскими, то придется работать с тем, что есть.

— Франц! — Адъютант возник на пороге кабинета практически мгновенно. — Немедленно подготовь мне машину. Позвони Шелленбергу — пусть встретит меня там, где мы с ним договаривались. Скажешь ему, что пришла гроза, понял?

— Так точно, господин адмирал.

Выходя из кабинета, Канарис оглянулся. Образцовый порядок. Если дело не выгорит, то перед преемником будет не стыдно.

До одного из важнейших событий двадцатого века оставалось несколько минут.

Берлин, Фюрербункер.

Совещание в главном бункере Рейха было в самом разгаре. Манштейн уверенно доказывал, что необходимо сосредоточить все силы на Востоке, оставив Италию разбираться с союзниками самостоятельно. Учитывая, что после переброски корпуса Роммеля обратно в Европу, на Восточный фронт, итальянцы проиграли Африку практически молниеносно, это выглядело как бросание ягненка на растерзание льву. О чем не замедлил в довольно резкой форме высказаться Муссолини.