В прежние времена все они были… собственно, они были тем, чем являются сейчас: постоялыми дворами для пилигримов. У каждой из них своя судьба, своя история, свои скандалы и свои секреты. И это всё тот же иерусалимский желтоватый камень, те же старые арки, внутри которых мерцают благородные светильники, те же кованые решётки и персидские ковры, медные чаши и блюда, вездесущая герань на балконах, непременный вид на знаменитый золотой Купол-над-скалой, а летними ночами – бархатная жара и ледяная луна, от которой некуда деться.

Сейчас, разумеется, в каждой такой гостинице – современная сантехника, современные лифты, непременный шведский завтрак, и всё чин-чинарем, но…

Но в каждой по-прежнему есть потайные выходы в соседние переулки. Каменные лестницы выводят через прачечную к дверце в ближайший подвал, откуда – уж такая вот карстовая природа здешних подземных пещер – можно долго идти, идти… и выйти наконец просто в подсобку обычной забегаловки в Восточном Иерусалиме, где тебя уже дожидается над джезвой турецкого кофе водитель арабского рейсового такси из Вифлеема с какой-нибудь важной посылочкой от отца-настоятеля какой-нибудь Базилики Рождества Христова.

Подземные каналы Иерусалима дополнены воздушными: «Иерусалим – Венеция Бога» – писал поэт Иегуда Амихай, – и потому любой местный или мимолётный «гондольер» может причалить к центральному входу респектабельного отеля, взобраться на крышу, всю в бело-розовой пене герани, и скользнуть на крышу соседнего дома (в Старом городе много плоских крыш, есть даже такая экскурсия «По крышам Старого Иерусалима». При возможности закажите её, не пожалеете). С одной крыши легко ступить на другую, а там и на третью, и пошёл-пошёл-пошёл… пока не оказался совсем в другой части города.

Не раз и не два в таких отелях останавливались персоны, за которыми по тем или другим причинам приглядывали глазастые ребята из израильских служб безопасности… Заселившись, данная персона через час незаметно покидала отель одной из этих тайных проток, проворачивала свои дела совсем в другом месте и спокойно возвращалась назад незамеченной.

Когда рассказываешь кому-то неместному о тяжкой повинности гостеприимных хозяев – о непременных прогулках с гостями по святым местам Иерусалима, – видишь скептическую и чуть ли не осуждающую ухмылку: гляньте-ка на этих снобов, Иерусалим для них, видите ли, будни, прогулка по мистическому Старому городу – наказание, и всё им, понимаете ли, надоело, беднягам.

Это, конечно, так и выглядит. Но любое святое, легендарное, потрясающее воображение место или город после тридцати лет вашего в нём бытования поневоле станут привычным антуражем вашей жизни. Великий Рим, сказочная Венеция, завораживающие вершины загадочного Тибета и тропинки тайной Шамбалы, а также самое сакральное здание христианского мира, Храм Гроба Господня… вполне, извините, могут «замылить» взгляд.

И всё же я помню свои открытия первых лет жизни в Иерусалиме. Первую реакцию: онемение. Именно оторопь и немота часто сопровождают здесь впечатления средне начитанного человека.

Помню одну такую прогулку с гостями по Старому городу. С самого утра водила их повсюду, сопроводила до Храма Гроба, сдала в руки гида, а сама – поскольку бывала там к тому времени раз уже пятнадцать, села отдохнуть на площади на длинную каменную скамью. День клонился к вечеру, не помню уже, почему народу было немного. Находившись за день, я просто сидела, вытянув усталые ноги и положив на колени свою широкополую шляпу. Мимо меня важно прохаживался – руки за спину – старый араб. Когда он оборачивал ко мне спину, я видела в руках тяжёлую связку огромных старинных ключей.

Что замечательно для писателя в Иерусалиме: увидишь столь необычный предмет у очень обычного персонажа и… воображение твоё немедленно принимается работать на полные обороты: ага, видать, хозяин какой-то лавки. Лавка, видать, старая, какие-нибудь зады старинной церкви крестоносцев… примитивные замки пятисотлетней давности, и ключи соответствующие…

Он остановился передо мной и на хорошем иврите вежливо проговорил:

«Госпожа моя, не стоит женщине сидеть на холодном камне…»

Я умилилась его заботе, ответила что-то вроде: «Спасибо, не беспокойтесь, не такой уж он и холодный…»

После чего прогулка старика – от одного конца площади до другого – продолжалась. Ещё раза два останавливался старик, чтобы предостеречь меня и уговорить не пренебрегать здоровьем. Я столь же вежливо благодарила, продолжая сидеть: ноги, натруженные за день, гудели как улей пчёл.

Видно, я просто понравилась старому арабскому джентльмену, решила я.

Наконец в дверях Храма показались мои впечатлённые друзья и с ними экскурсовод – мой приятель Игорь Марков. Он учтиво поздоровался со старым арабом и вполголоса проговорил по-русски:

«…собственной персоной».

«Что? Кто?»

«Сам господин Джудех Аль-Хусейни. Глава арабской семьи, той, что девять веков владеет ключами от Храма Гроба Господня. Наверное, ждёт, когда выйдет последняя группа туристов».

Мои друзья стояли, вытаращив глаза – я же говорю: оторопь и немота.

«Постой-ка, – спросила я Игоря. – Так это ключи от Храма у него в руках? А я думала, он хозяин какой-то лавочки…»

Игорь усмехнулся и сказал: «Ну-у… до известной степени…»

Воды небесные и воды земные омывают это страннейшее место в мире. Пуп земли.

Скользок камень этих мостовых в потоках дождя, отполирован миллионами подошв. Да уж, асфальт бы здесь плавился, вминался бы, комковато бугрился. Местный камень тоже мягок и светел, истёрт подошвами, но это всё-таки камень, он выдерживает здешний жар: солнца ли, огня ли, молитв…

Души живущих здесь выдерживают тоже – только если они так же мягки, и твёрды, и отполированы, как этот камень, и закалены здешним жаром солнца, огня и молитв.

Трудно здесь писателю и поэту, ибо они – те, кто называет явления, вещи и лица их именами. А уж за три тысячи лет здесь всё названо, прописано и узаконено – в папирусах и старых бумагах; в очень старой книге по имени ТАНАХ, Библия. Более семисот раз Иерусалим упомянут в еврейском Святом Писании. Что можно сделать ещё со словами, которые по камушкам перебрал сочинитель Псалмов?

И всё же, и всё же… Ты вновь перебираешь слова и образы, пробуешь сухими нервными пальцами их гладкость и шероховатость, их тепло или могильный холод, и глубинный свет, заключённый в их сердцевине.

Трудно жить в городе, который рождал, напитывал страстью и зноем и побивал камнями пророков.

Что ещё можно сказать о его провинциальном величии нашими глухими голосами?

Мне всегда были чужды неутомимые поиски прошлых людей моей жизни где-нибудь в «Одноклассниках» – все эти розыски бывшего препода физ-ры или математики, нежные воспоминания о выпускном или о какой-нибудь хохме, которую мы устроили, помнишь, на первомайские праздники…