– Сандрина, Лиза пытается донести до тебя, что теперь наступает самое опасное время, – поясняет Каролина, – но не говорит этого прямо и откровенно, потому что не хочет, чтобы ты передумала.

Они смотрят друг другу в глаза и вдруг ни с того ни с сего улыбаются. Теперь наступает самое опасное время. И это после расставания с мужчиной, который бил обеих головой об стену, душил, а одну из них чуть не убил. Ну разве это не смешно – самый опасный? Кажется, об этом говорят морщинки, разбежавшиеся вокруг глаз Каролины.

Лизе не по себе, она старается не вводить Сандрину в заблуждение, не приукрашивать реальность, но это правда: самое страшное впереди. Она прибегает к статистике, говорит: так и есть, момент расставания является самым опасным, – и Сандрина жестом дает понять: не надо, я не хочу знать, не хочу слышать, что бы там ни было. Все кончено. Я ушла.

Она достает из кармана телефон и пишет:

Я ушла.

Все кончено.

Все кончено.

И пусть не звонит.

Не звони мне.

Пальцы дрожат, она набирает текст очень медленно, ошибается, автокорректор предлагает яшма вместо я ушла и не зависит вместо не звони.

Сандрина нажимает на «отправить» и кладет телефон на журнальный столик. Она надеялась, что станет легче, но чувствует, как ее прошибает пот, потом ей становится холодно, ее трясет, а горло перехватывает. Интересно, думает она, это ощущение ужаса когда-нибудь пройдет? Она помнит, что после того, как она ушла от родителей, была жизнь без дикого страха, без вечной боязни, но ей не удается перенестись мыслями в то время, тело забыло, что значит не чувствовать напряжения. Только что она отправила самое простое сообщение, и однако она на грани обморока, в голове туман.

Лиза говорит:

– Сандрина, вы очень побледнели.

Сандрина, как сквозь скафандр, слышит ее голос.

– Сандрина? Сандрина? Вы здесь, с нами. Это всего лишь эсэмэска. Он не настолько всесилен, как вы думаете.

Откуда ей знать, Лизе? Сандрина качает головой, не понимая, хочет ли она вновь обрести остроту зрения или, напротив, хочет навсегда юркнуть в размытую среду, где ничто и никто не сможет до нее добраться. В первый раз у нее проскальзывает мысль о смерти – может, это лучшая из возможных побед. Может, покончить с собой и лишить его удовольствия собственноручно расправиться с ней? Покончить с собой и навсегда вырваться из его лап?

Кто-то хватает ее, дергает. На ее руке лежат нервные пальцы Каролины.

– Сандрина, я знаю, знаю. Мужайся. Держись.

Они смотрят на телефон, не двигаясь. Телефон молчит, как будто вырубился.

Зато звонит телефон Лизы. Она говорит:

– Да. Да. Не знаю, возможно ли это. Хорошо… Мой коллега стоит перед его офисом, – поясняет она. – Он еще не выходил. Сандрина, вы можете отказаться от этого телефона, сменить номер?

Сандрина не понимает.

Лиза трет лоб, для нее это тоже длинный и трудный день, потом она поясняет:

– Он мог установить на ваш телефон программу слежения, которая показывает ему все ваши перемещения. Такое все чаще и чаще наблюдается в случае таких отношений. Тут не надо быть гением айтишником, это делается очень просто, с помощью приложений, к которым есть совершенно легальный доступ.

Сандрина вспоминает, что у нее есть в ее телефоне. Немного музыки, немного фотографий, главным образом Матиаса… Она сосредоточивается, и ее чуть-чуть отпускает.

Лиза оставляет их. Она говорит, что ей надо немного отдохнуть, но вечером, после того как господин Ланглуа выйдет с работы, она вернется и будет дежурить неподалеку.

Каролина усаживается перед старым компьютером Анн-Мари, копирует содержимое телефона Сандрины на одну флешку, а сообщения – на другую, потом они удаляют все приложения, выключают телефон и уничтожают симку с видом опытных разведчиц.

Когда Матиас возвращается из школы и видит ее, он широко распахивает глаза и улыбается во весь рот новой, незнакомой улыбкой. Матиас прежний, но совершенно другой. Он держится иначе, двигается иначе – раскованно, свободно. Прошло меньше месяца, но Сандрина готова поспорить, что он шагнул далеко вперед. Он болтает без умолку, и иногда приходится его попросить дать взрослым поговорить. Он хочет показать Сандрине, чем занимался сегодня в школе, и открывает свою тетрадь для рисования. Его птицы стали красивыми и спокойными. И у них больше нет зубов.

Лиза проводит первую ночь во дворе их дома. Господин Ланглуа не появляется.

22

В квартире тесновато, но это не замечается. Днем Каролина и Сандрина вместе хлопочут, помогают Патрису и Анн-Мари. Сандрина учится ухаживать за растениями. Каролина ищет работу, и Сандрина помогает ей составить резюме на тормозном компьютере Маркесов. Надо же, она, Сандрина, толстая дура, тупица, умеет делать то, чего не умеет делать умница Каролина!

Распорядок дня подстраивается под Матиаса: Патрис отвозит его в школу, Патрис привозит его, они все вместе ужинают, ложатся спать. При ребенке Сандрина, не жалея сил, старается выглядеть безмятежной. Это ее выматывает. Точно так же было в доме господина Ланглуа – она и там старалась как можно глубже прятать пожирающий ее страх. Здесь, у Маркесов, она направляет усилия на то, чтобы не отравить атмосферу этого уютного дома своими мимолетными приступами страха и постоянными сомнениями.

На улице уже совсем холодно, осень, но часто после полудня они с Каролиной выходят на балкон и беседуют. Каролина курит. Сандрина рассказывает. Они делают это на балконе, чтобы в квартире не пахло табаком.

Проходит четыре дня, потом пять. В тесной квартирке Пикассо чувствует себя на седьмом небе. Он как челнок снует между Матиасом, его бабушкой и дедушкой и Каролиной. Когда очередь доходит до Сандрины, он кладет свою морду ей на колени и смотрит на нее влюбленными глазами. Они подружились в первый же вечер. Как только все улеглись. Матиас скомандовал: «Пикассо! Иди, иди к Сандрине!» – и смешная дворняжка, восторженно чихнув, распласталась рядом с раскладушкой. Когда Сандрина поворачивалась на другой бок, пес поднимал голову, и Сандрине приходилось шептать: «Все хорошо, спи», только тогда он соглашался снова положить голову на скрещенные лапы. А Сандрина лежала с открытыми глазами и вспоминала о соседских собаках, о том, как они злобно рычали при приближении господина Ланглуа, как у них на загривках дыбом вставала шерсть.

Дура, дура…

Нет. Нет. Нет. Это не моя вина.

Она снова и снова повторяла про себя: «Это не моя вина». Не верила в это. Но продолжала повторять: «Я ни в чем, ни в чем не виновата».

На другой