Глядя на грозно нахмуренное лицо царского посланца, Шомуэл ускорил ритуал жертвоприношений и сразу приступил к пророчеству.

— Выслушайте слово божие, дети Эшраэлевы! — громко и властно начал первосвященник. — Выслушайте меня, благовестивые, и растите, как роза, растущая в поле при ручье! Издавайте благоухание, как ладан ливанский! Цветите, как лилия, распространяя благовоние духа божьего! Величайте бога великого и единственного! Благословляйте его во всех делах его, величайте имя его и прославляйте его песнями уст ваших и игрою на струнах!

Тут запели и заиграли многочисленные бродячие пророки, сошедшиеся в священный город на праздник. Величественный старец с повелительным взглядом и сильным голосом привлёк к пророчеству всю эту шевелящуюся, галдящую, фанатичную толпу.

Не прошло и получаса, как уже пророчествовали и крутились волчками, раздувая грязные лохмотья, пророки, нищие, богомольцы из дальних городов и селений. Музыканты гремели кимвалами, звенели бубнами, бренчали на струнах.

Многие из пророков закатили глаза и кричали дико, широко разевая рты. У других пена извергалась из глоток, словно они отравились ядовитым отваром или наглотались гашиша, привезённого египтянами. Визгливо и резко завопили женщины, стоявшие поодаль. Одна нарядно одетая девушка вдруг упала и стала биться в судорогах. Служанки и родственницы бросились к ней с радостными лицами и криком: «Дух снизошёл, дух божий снизошёл! Осчастливил дух божий!»

— Бог наш снизошёл к вам! — подхватил их крики первосвященник. — Благословение его покрывает, как река, и, как потоп, наполняет сушу! Для добрых он создал добро, а для грешников — зло! И ветры, созданные для лишения, в ярости своей усилят удары свои для тех, кто несёт злонравие! Огонь и град, голод и смерть будут отмщением воспротивившимся служению божию! Зубы зверей, скорпионы и змеи, и меч, гибельно мстящий нечестивым, обрушатся на головы их!

Толпа пела, плясала и взывала к богу. Воины, пришедшие из Гибы, захваченные общим неистовством, побросали щиты и копья. Некоторые запели известные им молитвы и заклинания. Другие пустились в пляс, тяжело топая в пыли грубыми башмаками. Нашлись и такие, что стали пророчествовать не хуже остервеневших бродяг, выкликая страшные слова.

— Смерть и убийство, ссора и бедствие, сокрушение и удары, огонь и меч — всё для беззаконных! И потоп от бога был для них! Имения неправедных иссохнут, как песок в пустыне, а славные имена праведных, как гром при проливном дожде, прогремят! — восклицали они ржавыми и хриплыми голосами, привыкшими к проклятиям и воинским командам.

Доик-идумей стоял среди них, злобно сверкая глазами, и с досады кривил губы. Он ничего не мог поделать, даже когда обнажил меч. «Чтоб вас истерзали львы и косматые чудовища гор, чтоб на вас напал чешуйчатохвостый скимен, шакалья порода...» — бормотал Доик и, увидев спускающегося с возвышения Шомуэла, подошёл к нему.

— Жрэц, мэне посылал мой царр Шабул взять у тебэ Добид, бэтлэхэмца, — коверкая слова, произнёс идумей. — Гдэ он, жрэц? Я должен его убыть.

— Моё ведение состоит в божественном служении и приношении жертвы. — Шомуэл с презрением взглянул на насупленное лицо чумазого, словно от грязи, косноязыкого идумея. — Если тебя интересует другое, спроси моего слугу.

— О, доблестный Доик, — с хитрым видом заворковал гибкий курчавый Шуни, — известность твоя донеслась и до Рамафаима. Однако твои соглядатаи ошиблись. Тысяченачальник господина нашего и царя с именем Добид не появлялся в нашем городе.

Прости, но не взыщи: его здесь нет. А царь, говорят, послал своего брата Абенира и сына Янахана перебить тысячу-другую идумеев, напавших на шимонитский городок. Не знаешь, чем там всё кончилось?

С руганью раздавая затрещины воинам, Доик долго приводил их в сознание. Наконец ему удалось собрать всех в тесную группу. Подобрав с земли оружие, они нестройно поплелись к воротам.

Вернувшись в Гибу, воины стояли посреди крепости на коленях, опустив головы, потому что Саул изрыгал на них угрозы и проклятия. Он сорвал с себя ремень и лупил по их тупым вихрастым затылкам.

— Где твой лазутчик, Доик? — ревел царь, замахиваясь куда ком и хватая идумея за бороду. — Он не мог отличить Добида от какого-нибудь рамафаимского дурака? Он же болтал, что видел рыжего щенка с Шомуэлом!

— Он отлычил рыжего, — отворачиваясь от страшного царского кулака, говорил Доик. — Он снова мэне шказал: там Добид. И старык был с ным, проклятый жрэц.

— Бараны и ослы! Вам надо пастись на лугу, а не ходить в походы. Раз не под силу исполнить приказ царя, убирайтесь. Завтра я сам пойду ловить своего врага. А вас в следующий раз я повешу за такую службу. — Царь плюнул на иссушенную зноем землю и зарычал от неутолённой жажды мщения. — Доик, чтобы собрал завтра две сотни лучших бойцов. Я пойду с ними в Рамафаим.

На другой день, сопровождаемый копейщиками, с дядей Ниром, Бецером и лекарем Гистом Саул подъехал в колеснице к внешнему колодцу у стены города. Место это служило источником чистой воды для горожан.

Трое из ехавших в колеснице невольно вспомнили раннее весеннее утро, когда в поисках пропавших ослиц Саул с Бецером и приставшим к ним Гистом остановились здесь, чтобы узнать о великом прозорливце. И тогда стайка резвых девушек с кувшинами показала им, где его найти. Возле колодца и сейчас находились люди, пришедшие за водой, — женщины, слуги, молодёжь из предместья.

Распахнутые настежь ворота Рамафаима принимали вереницы богомольцев. Люди несли хлебы и мехи с вином, ягнят и козлят.

Тащили упирающихся баранов к главному алтарю в Набате. Там происходило праздничное жертвоприношение, там пророчествовали десятки своих и пришлых пророков. Именно в Набатее Рамафаимовой можно было увидеть служение первосвященника и услышать его пророчество.

Лицо Саула внезапно покрылось пятнами, глаза вперились в пустое пространство со страстью, ужасом и мольбой.

— Туда, — сказал царь, указывая возничему, — скорее.

В Набатее шло пророчество: восклицали косматые старики, молотя в бубны, плясали и пели сотни людей, падали на землю и бились в судорогах припадочные. Высоко на горе, рядом с алтарём, красным от крови жертвенных животных, пророчествовал Шомуэл. Его голос раскатисто доносился до близких улиц, и богомольцы, давя друг друга, старались оказаться ближе к чудодейственному старцу, к великому прозорливцу.

Толпы метались по прилегавшим улицам. Безостановочно кланялись, протягивая руки к алтарю, молебщики из всех колен Эшраэлевых со своими жёнами и дочерьми, разодетыми и накрашенными, бренчавшими золотом и медью браслетов; тут же подвывали дикарскими голосами приобщённые к вере, обрезанные мохабиты, аммонеи, аморреи и идумеи с курчавыми патлами, заплетёнными в косы, с кольцами в носу и ушах; тут глазели, ахая и болтая между собой, иноземцы из Тира, Сидона и Гебала, из древнейшего сирийского города Дамашки[61], из Митанни, даже из проставленной столицы Баб-Иллу, что находится в межречье Эпрато и Хидеккеля...