Каждый день Бокка набирал ведро воды из колодца со львом, относил к Тезону и оставлял там на крыльце. Это было его обязанностью.

Фейра внезапно похолодела.

– А потом?

– Занёс внутрь.

Сердце у девушки замерло. Вместо того чтобы оставить воду возле двери, как ему было поручено, Бокка понёс её через задымлённую комнату – внутрь, чтобы наполнить стаканы пациентов. Тщеславие или доброта – неважно что, но этого оказалось достаточно, чтобы заразиться. Фейра взглянула на пальцы сторожа. Они почернели. Она решила разбудить Аннибала.

Фейра винила себя за то, что она, стараясь обезопасить от заразы жителей острова «Териакой», совершенно забыла дать лекарство отцу и сыну, которые жили поодаль. Когда Бокку перенесли в Тезон и устроили поудобнее, она сразу же вернулась в сторожку. Салве наблюдал за огнём из своего угла, не зная, что делать. Сердце девушки дрогнуло при виде этого ребенка, оставшегося без матери, а теперь лишившегося и отца. Она присела на деревянную скамью с другой стороны камина, где обычно сидел Бокка.

– Как он? – послышалось из тени.

– Держится, – произнесла Фейра осторожно, ей не хотелось врать. У Бокки был сильный жар, и, вполне возможно, он не доживет до утра. Она чувствовала ответственность за мальчика, оставшегося без помощи и денег. Её рука скользнула за корсаж.

Монетка была ещё теплой, она так долго грелась у её сердца. Когда они покидали опаленный город, прошел слух, что дож жив и на закате обратится к народу, как только придёт в себя. Итак, Фейра помогла разрушить вторую часть замысла султана и развернуть рыжего коня. Теперь она сделает все возможное, чтобы спасти Бокку и его несчастного сына. Она поднесла дукат к свету и взглянула на изображение дожа. Как странно, подумала она, что её двоюродный дед был возле её сердца все это время, а ей так и не удалось встретиться с ним.

Девушка отдала монетку Салве.

– Это тебе, твой отец не сможет содержать себя, пока не поправится. Не беспокойся.

Он протянул свою обезображенную руку над огнём и взял дукат, который едва уместился у него на ладони. Его глаза округлились и стали похожими на эту монету.

– Зачем… давать… это?

– Я хочу позаботиться о тебе. Приходи ко мне вечером, я приготовлю тебе специальный отвар, который предохранит тебя от болезни.

Оставшись один, Салве покрутил дукат в руке. Он поднёс его к губам. Слова Фейры отозвались в его уродливой голове.

* * *

В тот вечер Фейра, отворяя дверь своего дома, ожидала увидеть у себя Аннибала. Она совершенно забыла, что пригласила Салве, и ей пришлось посмотреть вниз, чтобы разглядеть своего гостя.

Она ласково пригласила его войти. Он не был у неё с тех пор, как чинил здесь крышу – в первый день её приезда на остров. Он огляделся оценивающим взглядом, проверяя свою работу, и она вдруг поняла, что всё это время была ему плохим другом. Девушка предложила ему сесть. Но он отказался.

– Ты сказала… заботишься обо мне.

– Да, – ответила она. – Возьми это. – Она взяла со стола бутылочку со снадобьем, которое приготовила в тот день с особым усердием, чувствуя свою вину, и уверенно протянула ему. – Это убережет тебя от заражения.

Он взял склянку, и их пальцы на мгновенье соприкоснулись. Склянка казалась огромной в его руке, и он стал нервно теребить её, набираясь смелости.

– Ты заботишься обо мне, – произнёс он, словно заучивая катехизис.

Она кивнула.

– Я забочусь о тебе.

– А что если… я позабочусь о тебе?

Она взглянула на него и встретилась с его взглядом – решительным, непоколебимым и впервые заметила, что глаза у него тёмно-голубые, как вода в лагуне после шторма. Она не сразу поняла, что ей только что сделали предложение.

Она вздохнула, не спеша с ответом.

– Благодарю тебя, Салве, но… ведь… ты, наверное, ещё…?

– Мне уже семнадцать.

Его искривленным губам было нелегко выговорить это. Фейра постаралась скрыть удивление. Она даже не догадывалась о том, сколько ему лет. Уродство делало его гораздо моложе, но временами их беседы и прекрасное владение столярным ремеслом показывали, что он намного старше, чем кажется.

Девушка почувствовала к нему такую нежность и сострадание, что слёзы блеснули на её глазах. Она ошибалась. Он не ребенок. Он мужчина – мужчина, заточенный в тело карлика. Сколько раз она невольно обижала его, была груба с ним или настолько занята своей тоской по Аннибалу, что забывала о его существовании. Иногда она замечала, что Салве привязан к ней, но думала, что так он благодарит её за защиту от жестоких нападок Коломбины Касон.

Но теперь она знала, что его чувства намного глубже. Ей казалось, что ненависть Салве к Аннибалу вызвана тем, что ему пришлось пережить от рук его матери, но, оказывается, и в этом она ошиблась. Она не могла обернуть всё это в шутку или просто отказать ему; возможно, если довериться ему, это смягчит его боль.

– Прости меня, Салве, но я не могу. Я люблю другого.

Он уже знал.

– Ты любишь доктора.

Она впервые признала правду.

– Да.

И тут она осознала, какую страшную ошибку допустила. Её слова не смягчили удар по его гордости, а разбили ему сердце. Вместо того чтобы просто отказать ему, она поднесла к его лицу омерзительное зеркало, показавшее, каким он мог бы стать, если бы пророк-пастух благоволил к нему. Более того, сейчас все было намного хуже – во время пожара пропала маска Аннибала, и Салве видел его лицо, видел, каким он никогда не станет.

Юноша отвернулся, но она успела заметить боль, отразившуюся в его глазах. Он вышел, сжимая склянку с «Териакой».

* * *

Проходя мимо колодца со львом, он бросил «Териаку» в воду и направился к Тезону – так быстро, как только позволяли его короткие ноги.

Если он будет думать о словах Фейры, они обовьют его сердце, словно змеи, и станут сжимать его, пока не расколют; тогда он истечет кровью. Нужно сосредоточиться на своем плане. Он спешил к единственному человеку, который никогда не предавал его. Бокка, хотя и ругал и унижал его, всё же заботился о своём несчастном сыне, кормил его и одевал. Он не бросил его, как мать.

Салве пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до двери больницы. В продолговатой комнате оставались лишь три пациента, освещенных камином, в котором горели киноварь и мирра. За второй занавеской он нашел Бокку.

Салве, стоя рядом с ним, наконец, дал волю слезам. Бокка уже не слышал его, так что он мог говорить. Обращаясь к отцу, он впервые произнёс слово «папа», прислушиваясь к тому, как оно отозвалось в темноте.

Затем лег рядом с ещё теплым телом, прижавшись к отцу в ожидании смерти.