– Как вы себя чувствуете, Елена Лукинична?

Игорь Бахметьев был с ней. Это он отнес ее на руках вниз на лестничный пролет, открыл окно, чтобы она дышала, чтобы могла прийти в себя.

Вокруг клубилась уйма народа: пристав, полицейские, фабричные приказчики. Все они ползли по лестнице вверх, туда, в комнату часового механизма, где лежало на полу тело вынутой из петли самоубийцы. Любопытные толпились на всех этажах, рабочие побросали работу в цехах и тоже лезли в башню. На улице по-прежнему шумела толпа. Все это Елена Мрозовская увидела сверху, из окна, выходящего на фабричный двор.

Она сказала Бахметьеву, что чувствует себя хорошо. Что все уже прошло. В его глазах была тревога, но разговаривали они официально – перед лицом фабричных, полиции, пристава. Бахметьева ждали неотложные дела, он позвал кучера Петрушу и поручил ему доставить ее в Дом с башнями.

– Под твою ответственность, Петруша, чтобы волос с ее головы не упал.

– Что мы, не понимаем, ваше благородие, – молодой кучер смотрел на Мрозовскую. – Не беспокойтесь. Все сделаю. Идемте, мадам.

Он бережно свел Мрозовскую вниз по лестнице, усадил в шарабан, поднял верх, затем бегом вернулся на башню и аккуратно собрал там все фотографическое оборудование. Елена Мрозовская была благодарна расторопному кучеру.

Этот день и вечер были трудными. А ночь полна горечи.

Вечером приехал пристав, тот же самый, что приезжал полтора года назад, по поводу убийства Прасковьи. События его потрясли, казалось, он плохо соображал. Однако вежливо допросил Мрозовскую, записал ее показания. А затем попросил отдать полиции негативы фотографий с места самоубийства, потому что уездная полиция своим фотографом не располагала. И Мрозовская вытащила тяжелые стеклянные пластины-негативы и вручила ему – пусть в полиции сами проявят и хранят ее последние горьевские снимки.

Пристав и полицейские уехали на завершение осмотра Башни с часами и Дома у реки, где лежали убитые слуги. О происшедшем уже узнала вся губерния. Слухи множились.

И к вечеру в Дом с башнями съехалась целая ассамблея: подрядчики и субподрядчики, акционеры, владельцы магазинов мануфактуры, банкиры. Они все приехали из соседних губерний, из Москвы. То и дело у подъезда останавливались экипажи, пролетки – деловой мир ехал и по железной дороге, и на рысаках. Все хотели видеть Игоря Бахметьева. С почты летели посыльные, приносившие телеграммы-молнии из Москвы и Петербурга.

Дом наполнился народом и гудел как пчелиный улей. Елена Мрозовская тихо сидела у себя и лишь прислушивалась к шуму этих великих волн. Она поражалась, сколько, оказывается, народу зависело от Аглаи как от наследницы такого состояния, хозяйки фабрики. Какую огромную роль играла эта фабрика в жизни людей. Обсуждались будущие торги, аукцион, все нервничали, курили гаванские сигары, спорили, ругались, шумели, пили коньяк, наскоро закусывали. Прислуга с ног сбивалась.

И что самое поразительное – прежний страх, темные тени, весь так и не проясненный до конца оккультный морок таял, исчезал под этим бурным натиском реальной, настоящей жизни.

В глубине души Елена Мрозовская даже была этому рада. Все возвращается в свою колею. Все обыденно, все привычно.

Единственное, с чем она не могла смириться, – это с тем, что Игоря не было с ней рядом. Занятый делами, он словно забыл о ее существовании. Она в душе искала для него оправданий. И находила их – она же была умной женщиной.

Она прождала его всю ночь. Но и ночью он не пришел к ней. Дом не спал, никто не ложился – приезжие акционеры, компаньоны, подрядчики заняли все залы, все комнаты. Умом Елена Мрозовская понимала, что Игорь Бахметьев не может в такой ситуации явиться к ней и провести с ней ночь любви. Но сердцем…

Что делать с глупым сердцем?

Что делать с любовью, которая переполняет его?

Она вспоминала их прошлую ночь – всю до мельчайших подробностей. Она задыхалась от страсти. А потом перед глазами вставали страшные сцены Дома у реки, башни. И те, прежние, которые она фотографировала своим аппаратом Мите.

Она металась на кровати. Все сплеталось в единое целое.

Хотелось ли ей вот такой любви?

Было ли в этом счастье?

Утром горничная с перевязанным ухом и забинтованной головой – та самая девочка, видно, кое-как пришедшая в себя, – принесла ей кофе и завтрак.

Бахметьев не пришел. Из Москвы приехало на поезде все правление Русского Промышленного банка в полном составе. И они все вместе с ним отправились на фабрику, в цеха.

Елена Мрозовская видела это из окна. Как они садятся в пролетки под проливным апрельским дождем.

Тогда она сдвинула в сторону поднос с кофейником из саксонского фарфора, долго, очень долго смотрела на чашку… Здесь ведь отравили когда-то людей, подсыпав яд то ли в такую вот кофейную чашечку, то ли в бокал вина…

Она пошла в фотолабораторию Глафиры и там долго и скрупулезно раскладывала все негативы по порядку – и свои, и ее, все фотографии, которые она аккуратно подписала на обороте. Она намеревалась оставить их здесь, в этом доме. Они принадлежат дому, исчезнувшей, как талый снег, семье. Никакого медицинского освидетельствования теперь не будет, значит, и фотографии не нужны. Хранить их у себя она не хотела. Пусть он хранит, если хочет.

Затем она вернулась к себе, достала кофры и начала медленно укладывать свои вещи и свое оборудование.

Судья Репликантов еле ходил. Катя поразилась перемене, которая произошла с ним за короткое время с их первой встречи на свиноферме.

Они поехали к нему домой, узнав адрес в дежурной части. Анфису Гущин взял с собой, ни малейшего возражения не выразил.

Судья жил в новом многоэтажном доме недалеко от банка – Дома с башнями. Кирпичная многоэтажка торчала посреди огромного пустыря, загроможденного коробками незаконченных строений. Здесь, видно, замыслили разбить новый современный микрорайон, но строительство остановилось.

Судья сам открыл им и молча сверлил их взглядом с порога. Небритый, худой, костистый, он посторонился, молча, давая им возможность войти в просторную четырехкомнатную квартиру – слишком большую для одного и захламленную с какой-то почти старческой остервенелостью.

– Опять вы ко мне? – произнес он хрипло. – Мальчишку повесили. А у вас, полиции, нет других дел, как разговаривать со мной.

Он дико закашлял, ухватился за косяк, его лицо посинело. И Катя вдруг испугалась, что он умрет прямо тут, перед ними, в прихожей. И мысль – странная – закралась в голову: часы пошли… желание исполнилось… А что, если пошло что-то не так там, в ритуале, который он провел, если это ОН? И вместо выздоровления он получил то, что мы сейчас видим?

Она едва не замотала головой, отбиваясь от этого бреда, словно от осы. Морок Горьевска… он все же упорно протачивал, прогрызал себе ходы из тьмы. И пусть все казалось таким диким и нелепым по сравнению с реальными событиями, но все же… это же приходило на ум!