«Исследования», «Повышение ценности и процент», «Природа капитала и дохода», «Теория процента», «Покупательная сила денег», «Экономические подъемы и кризисы» являются колоннами и арками так никогда и не построенного храма. Они принадлежат к величественному строению, которое архитектор так никогда и не явил миру в его целостности. От Кантильона до Адама Смита, Джона Стюарта Милля и Маршалла ведущие экономические мыслители производили впечатление на современников и потомков при помощи систематизированных трактатов. Фишер так и не изложил свои мысли в подобной форме. У вечно занятого крестоносца не было на это времени, однако это был единственный возможный способ обратить американских коллег-экономистов в его веру. Он не оставил собственной школы. У него было много учеников, но не было последователей. В своих крестовых походах он объединял силы со многими группами и отдельными людьми. В своих научных изысканиях он был почти одинок. Ему пришлось обходиться без всех тех преимуществ, которые дает ученому школа – защищающая, интерпретирующая и развивающая каждое слово своего лидера. Существуют рикардианцы, маршаллианцы и кейнсианцы, но нет фишерианцев. Это может показаться странным, ведь перед нами человек столь целеустремленный, со столь широкими социальными взглядами, столь бесконечной преданностью одному из главнейших фетишей своего времени – стабилизации, но Фишер всегда оставался вне современных ему течений, ему никогда не удавалось убедить в своей правоте ни ровесников, ни подрастающее поколение. Но эти колонны и арки устоят и сами по себе. Они будут хорошо заметны еще долгое время после того, как пески поглотят большую часть актуальных сегодня строений.

Митчелл скончался 29 октября 1948 года, работая до последнего момента своей жизни. «За повседневной работой» – именно так он описал свою грядущую кончину в письме ко мне[176]. Мы простились с человеком исключительной чистоты и непорочности, ученым твердых убеждений и в то же время беспредельной доброты, учителем, до мозга костей верным своему долгу, неподкупным слугой правды и справедливости, глухим ко всем соблазнам, даже самым изощренным и утонченным, лидером, влекущим за собой примером и действием, при этом никогда не навязывавшим свои взгляды или власть. Дух такой личности ощущается окружающими и влияет на них. Трудно выразить словами, сколь широк был круг его интересов, сколь эффективно он решал самые разные вопросы, подходя к каждому из них с глубочайшей серьезностью, что, однако, не могло погасить веселый огонек в его глазах. Мы любили его, и мы знаем, что никогда не встретим подобного ему.

Это все, что я хотел бы сказать о нем как о человеке. В остальном моя статья будет посвящена исключительно попытке сделать обзор его работы и сформулировать ее значение для экономической науки нашей эпохи, если, конечно, это возможно: отделить работу от ее создателя, ученого, чье величайшее достижение – моральное послание, звучащее с каждой написанной им страницы[177].

Есть ли что-то здравое в теории, которая утверждает, что жизненная позиция человека определяется влиянием, оказанным на него, когда ему от двадцати до тридцати? Если да, то мы должны искать формирующие факторы в десятилетии, предшествующем переходу Митчелла в Калифорнийский университет в 1903 году Этот период юности ученого включает в себя, главным образом, работу в Чикаго, где он получил докторскую степень в 1899 году. Но Митчелл был тверд характером, а его убеждения и моральные ценности, восходящие к детству, проведенному на отцовской ферме в Новой Англии, были слишком прочны. Его учителя экономики не могли изменить их, хотя такой, например, предмет как английская экономическая история, а также наставления Дж. Лоренса Лафлина в отношении денежной и валютной политики оказали на Митчелла серьезное влияние. Гораздо больше по душе Митчеллу, нонконформисту по натуре, предпочитавшему движение застою, чей быстрый ум более всего отвергал догмы и несвободу, искренне любившему, хоть и редко создававшему, сарказмы и парадоксы, пришелся Веблен. Однако, несмотря на то, что Митчелл принял вебленовскую систему категорий (до конца жизни он продолжал подчеркивать разницу между понятиями «делать деньги» и «производить товары»), он вскоре устал от блеска сомнительных жемчужин Веблена. Джон Дьюи и Жак Леб открыли для него новые горизонты, которым не суждено было потерять свою актуальность. Они показали путь к социальной науке, представлявшей собой гораздо более обширную область знаний, чем профессиональная экономика, в рамках которой Митчелл с удовольствием оставался до этого. Этот момент очень важен с точки зрения понимания экономической концепции Митчелла и сути его личного вклада в науку. Давайте сделаем здесь небольшую остановку, чтобы расставить все точки над i.

1890-е были первым из трех десятилетий, образующих маршаллианскую эпоху. Однако поскольку не каждый читатель, и особенно не каждый американский читатель, согласится со всем, что подразумевает эта фраза, позвольте объяснить, что я имею в виду К тому времени созрели три направления, создавшие Новую экономику 1900-х годов. Прежде всего, тогда появилось новое практическое отношение и новый теоретический подход к проблемам социальной реформы (наилучший пример продемонстрирован немецкой Sozialpolitik). Во-вторых, сформировалась экономическая история, в целом расположившаяся в границах академической экономики, хоть иногда и переливаясь за ее рамки. В-третьих, после борьбы, продлившейся около четверти века, сложилась новая система экономической теории (довольно трудно определить, какое из названий – маржинализм, неоклассицизм или какое-то другое – наименее обманчиво). Но (Англия, возможно, является здесь исключением – лидерство Маршалла в некоторой степени имело успех в объединении трех направлений) в целом эти направления противоречили не только друг другу, но и методам и представлениям прошлого. В США, в частности, где число профессиональных экономистов стало расти, как тропический лес, взгляд в прошлое позволял увидеть лишь устаревший учебник, без сомнения доработанный такими людьми, как Ф. Уокер, но от этого не перестающий быть устаревшим. В остальном это был хаос. Возможно, плодородный хаос, но – хаос. Не стремясь кого-нибудь обидеть, проявляя неуважение к забытым или полузабытым видным фигурам, мы с легкостью можем понять, что мальчишка, поступивший на факультет экономики в Чикагский университет в 1895 году, не встретил никого, кто помог бы ему познать богатство и глубину идей и исследовательских программ, которые прятались под гладкой поверхностью «Принципов» Маршалла – единственной работы, по которой можно было изучить взгляды Маршалла, не посещая Кембридж и не слушая там его лекции[178]. В 1895 году или даже позднее потребовался бы преподаватель с очень большим талантом, чтобы изложить учение Дж. Б. Кларка небесполезным способом. Итак, Sozialpolitik продолжала активно развиваться из-за отсутствия достойной альтернативы, экономическая история оставалась второстепенной дисциплиной, от новой теоретической концепции легко избавились как от «маржинализма» или «неоклассицизма», а сухой учебник, основывавшийся в большей или меньшей мере на модели Милля, преуспел в том, чтобы вызвать «институционалистский бунт» активных молодых умов[179].