постоянного ожидания ареста? Едва ли политическая и теоретическая зрелость компартий, приобретенная ими в 20—30-е гг., оправдывала роспуск Коминтерна. История социалистического, христианско-демократического, либерального и других мировых движений показывает целесообразность координации действий. Другое дело, что роспуск Коминтерна, а значит и ликвидация ИККИ, утратившего способность осуществлять свои функции, были, если не благом, то наименьшим злом по сравнению с существовавшим положением.

А что побудило Сталина и его группу пойти на такой шаг? Оказывается, он высказывался за роспуск еще в апреле 1941 г. Такой ценой он пытался сохранить дружеские отношения с Гитлером. Нападение Германии на СССР помешало этим планам. В 1943 г. к вопросу вернулись, причем главный мотив был прежним — укрепить дружбу, на этот раз с державами — противниками фашистского блока. Беспринципность Сталина вполне очевидна. Но не было ли других мотивов? Вполне можно предположить, что он разделывался с ИККИ, не желая терпеть какое-либо инакомыслие. «Наведя порядок в собственном ЦК», он не мог добиться того же кладбищенского единодушия в ИККИ. Как показывали события после смерти Сталина, его расхождения, например, с лидером итальянских коммунистов П. Тольятти, были куда более серьезными, чем с Н. Хрущевым, ставшим впоследствии наиболее крайним противником Сталина из числа членов тогдашнего руководства ВКП(б). Изменились ли его цели после роспуска Коминтерна? Очевидно, нисколько не изменились. Он привык рассматривать ИККИ лишь в качестве простого орудия. Оно отказывается служить — его заменяют.

Коминтерн под сталинской эгидой не сумел воспользоваться ленинскими рекомендациями о компромиссах и блоках, что составляет едва ли не основу любой политики. И коммунисты растеряли своих союзников, должны были, по острому замечанию одного из лидеров КПЧ, вступать в союз с самими собой. На самом деле был на руку одному фашизму тезис Сталина: все, кто правее коммунистов, — фашисты.

Наиболее ярко эта пагубная позиция проявилась в отношении к социалистическому движению. В статье «О международном положении» (1924) «вождь» отождествил социал-демократов, пацифистов и фашистов: «фашизм есть неоформленный политический блок… боевой организации буржуазии и социал-демократии»; фашизм и социал-демократия — «не антиподы, а близнецы». В докладах на съездах ВКП(б), других выступлениях он последовательно проводил мысль о социал-демократах как «агентах капитала в рабочем классе», «социал-фашистах». В другом варианте, социал-демократы «расчистили дорогу фашизму». Подобные ошибки тем более непростительны, что мысль об объединении всех прогрессивных сил никогда не умирала. Чичерин в 1929 г. в письме Сталину «крики о социал-фашизме» назвал нелепым вздором. Уэллс пытался убедить его в необходимости объединить всех антифашистов, в первую очередь социалистов и коммунистов. Нельзя просто действовать методами старого, не гибкого повстанческого социализма, говорил он. Многие представители технической интеллигенции Запада понимают, в каком состоянии находится мир, превращающийся в кровавое болото. Но подходить к ним «с прямолинейной пропагандой классовой борьбы — бесцельно», полагал Уэллс. «Примитивный антагонизм классовой борьбы может изолировать от социализма как раз те образованные круги, которые нужны для социализма». Актуальны слова писателя: «Не выпячивать антагонизм между двумя мирами, а стремиться сочетать все конструктивные движения, все конструктивные силы, в максимально возможной степени».

Однако Сталин остался глух к этим голосам. Он игнорировал и решения Коминтерна. Даже непосредственно перед войной, когда сама атмосфера над Европой взывала к единству, в докладе на XVIII съезде вновь звучала мысль об агентах буржуазии в рабочем движении. Позиции ряда социал-демократических партий или части их лидеров на самом деле в 20—30-е гг. утратили пролетарский характер. Они стали ориентироваться на либеральную буржуазию. Но приравнивать их к фашистам было грубейшим просчетом. Он повлек за собой тяжелые последствия для всего мира, верно полагают М. Бро-шат (ФРГ) и другие зарубежные историки. В советской литературе нет единого мнения о позиции Сталина относительно социал-демократии. Некоторые авторы утверждают, что он отказался от «теории социал-фашизма» в 1935 г. Но ее влияние до сих пор прослеживается в ряде изданий, например, «Истории новейшего времени стран Европы и Америки».

Таким же несостоятельным было отношение к пацифизму. Как известно, Ленин, осуждая отход ряда революционеров на позиции пацифизма, либерализма, был очень далек от того, чтобы переносить эту критику на пацифизм вообще. Сталин же категорически отбросил пацифизм. Его отношение не только к социал-демократизму, но и к пацифизму было сформулировано вполне определенно в той же статье «О международном положении». К этому сюжету он обращался постоянно. В 1928 г. в докладе о «Об итогах июльского Пленума ЦК ВКП(б)» он снова громит «империалистический пацифизм» с его Лигой Наций, проповедью «мира», «запрещением» войны, болтовней о «разоружении». Социал-демократия объявляется «главным проводником империалистического пацифизма в рабочем классе». В пацифизме исключались какие-либо гуманистические и демократические начала, его клеймили как «маску империализма», служащую подготовке новых войн. Излюбленным мотивом были «похороны пацифизма», которому, как показало последующее мировое развитие, принадлежит будущее: «так называемый пацифизм доживает последние дни, Лига Наций гниет заживо» (1930); пацифизм «влачит жалкое существование», «дышит на ладан» (1934); пацифизм «похоронен в гроб» (1939).

Среди приверженцев пацифизма были многие выдающиеся люди того времени от политиков типа Ф. Рузвельта, Л. Барту, Э. Эррио до писателей-гуманистов Р. Роллана, Т. Манна. Сталин не придавал этому значения. Накануне войны Р. Роллан писал в дневнике об СССР: «Там установился режим абсолютного, бесконтрольного произвола, без тени гарантий самых элементарных свобод… Я подавляю в себе потребность говорить и писать об этом… чтобы бешеные во Франции и во всем мире не воспользовались моими словами как отравленным оружием в самых преступных целях». В этой же связи он подчеркивал: «Я не Сталина защищаю, а СССР — кто бы ни стоял в его главе. Вреднейшая вещь — идолопоклонство по отношению к личностям, будь то И. Сталин, А. Гитлер или Б. Муссолини. Я стою за дело свободных народов, хозяев своей судьбы». Т. Манн писал в дневнике 23 ноября 1941 г.: «Можно было с симпатией принимать новый, в известном смысле коммунистический мир, каким он вырисовывался вначале. Но в руки каких негодяев попало осуществление его дела!» В то же время в своих радиоречах Манн высоко оценивал героизм советского народа в войне. Эти мысли показывают, насколько ошибочно любое осуждение сталинизма квалифицировать как «антикоммунизм». Нельзя согласиться также с теми авторами, которые полагают, что писатели-гуманисты были «одурманены» Сталиным. Они знали ему цену, но их положение было достаточно сложным.

Тенденция к упрощению, нивелированию была всеобщей, как в теоретических опусах, так и делах лидера ВКП(б). в 1927 г. он ставил на одну доску стабилизацию капитализма, рационализацию производства, которые в то время в СССР неизменно называли «частичными, временными», и приход фашизма к власти. Теоретическая и политическая немощь, может быть, наиболее проявились в неспособности увидеть экономическую и иную неоднородность капиталистического