Он шагнул в коридор.

И закрыл за собой дверь.

Когда я приехала домой, Куйо уже снова крутился возле наших кустов. По земле за ним волочился оборванный поводок. Градусник показывал девяносто. Наступило настоящее лето. Сирень побурела, но на ветках еще держалось несколько подвядших цветков. Газон и дорожка были покрыты буроватым ковром опавших лепестков.

Мертвых лепестков.

Я сидела в спальне у окна и слушала равномерное гудение мух, которые серой тучей вились над ямой возле живой изгороди. В голубом и беспощадно безоблачном небе лениво кружили, постепенно снижаясь, четыре крупных канюка — медленная, грациозная, тщательно отрепетированная хореография приготовления к трапезе.

Я видела это из окна спальни, во всех подробностях.

Точно так же я могла бы рассмотреть происходящее, если бы находилась за тысячу миль отсюда.

Каждую травинку.

Каждый лист на дереве.

Словно все они существовали сами по себе, отдельно от общей массы, питаемые изнутри источником жизни, бившимся в каждой жилке.

Я могла пересчитать их.

Могла назвать их по именам.

Могла бы составить каталог различий между ними, будь их многие тысячи. Я отмечала каждую мелочь. Каждый взмах крыла каждой пчелы. Каждый стебелек сон-травы и каждую пылинку, оседавшую на каждый лепесток. Каждый волосок на спине Куйо. Каждую волну и частицу света — на мертвых цветках сирени, на траве, на компостной куче. Их состояние в данный момент в отличие от любого другого момента, и так далее, и так далее — до тех пор, пока все не будут учтены, не будут утверждены их права. Я могла все это сделать, но знала, что у меня нет на это времени. Как бы мне ни хотелось вечно стоять у окна, наблюдать за миром снаружи и вести ему учет, надо было идти во двор и стать его частью.

Я взяла с собой полотенце. Плотно зажала нос и рот, но тошнотворно сладкий запах был так силен, что мне пришлось отступить и закрыть глаза. Я несколько раз судорожно вдохнула, потом сделала шаг вперед и увидела это.

Куйо раскопал всю яму.

Куйо добился своего.

Он сидел на краю, виляя хвостом.

«Видишь? Видишь? Видишь?» — говорил этот виляющий хвост.

Собака смотрела широко распахнутыми карими глазами.

«Ты мне не верила, — говорили они. — Ты пыталась утащить меня отсюда. Но теперь-то ты видишь?»

О да, я видела…

Пакет клубники, которую принесла миссис Хенслин (а я забыла на крыльце). Крольчонок под колесами цветочницы (и букет красных роз). Олениха на разделительной полосе (и кровь на бампере).

Тело.

Разрушительные годы, проносящиеся мимо.

Десятки лет.

Одряхление плоти. Пятна и морщины, пришедшие с возрастом. Мой отец, заживо гниющий и прикованный к стулу.

Или — нежные щечки ребенка. Ротик в виде розочки у материнской груди. Маленькие мальчики на ковре в гостиной с игрушечными грузовиками. Звуки, которые они издавали, подражая рычанию мотора. Кофейный столик. Царапины на ножках.

— Гарретт, — позвала я.

Он смотрел на меня снизу удивленными глазами — глазами, засыпанными землей, но все равно глазами Гарретта.

— Господи, Гарретт! — воскликнула я.

Одна рука лежит на груди, словно он о чем-то задумался.

Колено согнуто, словно он пытается встать.

Одет в белую рубашку с воротником, застегнутым на пуговицу, ту самую, в какой он пришел к нам на ужин. Только теперь серую от грязи.

Куйо безмолвно стоял на краю ямы, то заглядывая вниз, то поднимая глаза на меня.

«Видишь?»

Поразительно, но я в точности знала, что нужно делать.

Я двадцать лет была женой и матерью. Теперь мне казалось, что все эти годы были лишь подготовкой к тому, что мне предстояло сделать. Годы, отданные ведению домашнего хозяйства, многому меня научили. Сколько мусора я убрала, сколько пыли вытерла. Сколько времени провела, ползая на коленках возле клумб, — прополка, подрезание корней, посев семян, мульчирование почвы.

Я полжизни потратила на уничтожение улик и выращивание новых доказательств.

Я в точности знала, что делать.

Пошла в комнату Чада, включила компьютер, извлекла твердый диск, бросила в помойное ведро и вынесла мусор.

Из ящика для грязного белья достала одежду, в которой он был в ту ночь в «Стивере». Принесла в гостиную, несмотря на жару — восемьдесят пять градусов, если верить термометру, — развела огонь в дровяной печи, встала перед ней на колени и одну за другой сожгла все вещи Чада.

Они горели медленно, но в конце концов не осталось ничего, кроме золы.

Были еще косвенные улики. Они могут всплыть, если события пойдут по наихудшему сценарию. Так всякий раз надеешься, что набор для оказания первой помощи, хранимый в холщовой сумке, не пригодится, но все же держишь в нем жгут — просто на всякий случай. Так не думаешь, что кому-нибудь из гостей, явившихся на вечеринку, взбредет в голову провести пальцем по книжным корешкам, но все же не забываешь пройтись по ним метелкой для смахивания пыли. Расправившись с косвенными уликами, я позвонила Джону на работу и спросила, сколько земли понадобится, чтобы заполнить яму в рост человека и посадить над ней несколько деревьев.

— Полного самосвала должно хватить, — сказал Джон. — А зачем тебе, дорогая?

Я велела ему прийти домой пораньше. Тогда и покажу, зачем.

— Но я сегодня никак не могу, Шерри. У меня…

— Придется отменить. У Чада неприятности. — И я повесила трубку.

Затем позвонила в фирму Фреда и попросила еще сегодня к концу дня пригнать самосвал с землей.

Секретарша, пожилая женщина, которую я никогда не видела в лицо, но с которой несколько раз разговаривала по телефону, уточняя, в котором часу заехать за Чадом, раздраженно ответила, что это невозможно.

Они могут доставить землю в течение часа, объяснила она, или завтра. Но в пять часов — нет, нельзя.

Я вздохнула и положила свободную руку на макушку. Снова вздохнула. Прочистила горло. Сколько раз за всю жизнь мне приходилось решать подобные проблемы? Сколько ожесточенных споров затевать из-за пустяков? («Нет, мы не можем вернуть вам деньги, если у вас нет чека»; «Нет, мы не можем перенести вашу запись на другой день».) Но сейчас сотни былых разногласий словно сосредоточились в одной точке. Битва опять шла за пустяк, только для меня этот пустяк приобрел жизненно важное значение. Я прокашлялась — она тоже.

— Послушайте, — начала я. — Земля нужна мне сегодня. Но я должна подготовить место, куда ее засыпать, а на это уйдет несколько часов. Вот почему я прошу вас доставить ее ровно в пять.