Я поставила тарелку с отбивными на землю рядом с Куйо, повернулась к дому и побежала.

В два часа пополудни, бог знает сколько времени проторчав на заднем крыльце, всматриваясь в дальнюю часть сада и прислушиваясь к вою Куйо, который суетливо сновал туда-сюда и без конца вытягивал шею, чтобы завыть еще громче, я увидела мистера Хенслина. Вначале показалась его хромавшая тень, а за ней возник и он сам с поводком в руке.

Я вышла на крыльцо.

Смотрела, как он приблизился к собаке.

Пес прижался к земле, виляя хвостом и поскуливая. Мистер Хенслин поймал его за ошейник, и Куйо принялся вырываться.

Мистер Хенслин пристегнул к ошейнику поводок. Куйо громко залаял, пытаясь сорваться с поводка.

Но мистер Хенслин оказался на удивление сильным мужчиной. Он тащил за собой пса, который упирался всеми четырьмя лапами, уже понимая, что сопротивление бесполезно. Человек не оставил никаких шансов. Увидев меня на ступеньках заднего крыльца, мистер Хенслин крикнул: — У вас там что-то мертвое в земле.

И повернул к своему дому, волоча за собой пса.

Я сидела на диванчике с кошкой Гарретта и гладила ее по дымчатой шерстке. Яркое солнце, струясь сквозь оконный проем, заливало комнату слепящим светом, в котором я не видела ничего, кроме своих рук и лежащей у меня на коленях кошки. Мы словно парили на сияющем островке, сотканном из блистающих нитей. Вокруг нас медленно кружились столбы пыли, собираясь в галактики. Мы путешествовали в космическом пространстве. Во времени. Мы прибыли сюда, в этот незнакомый мир, с пустыми руками. Ничего с собой не взяли. Мы же не думали, что задержимся здесь надолго. Но вот пролетели сотни лет, а мы все еще здесь, качаемся в пространстве, бездомные и одинокие на своем диване…

Зазвонил телефон. Кошка спрыгнула с моих коленей и выбежала через заднюю дверь, которую я оставила открытой.

Я смотрела, как она бежит, и не могла пошевелиться.

Следила за ней глазами, пока она не исчезла из пределов видимости.

Телефон надрывался, автоответчик почему-то не включался, так что мне пришлось встать и снять трубку.

— Шерри? Это ты?

— Да, — ответила я. — Джон.

— Шерри! Я волновался. Почему ты не подходила к телефону? Я звонков сто пропустил. Ты что, в саду была?

— Да.

— Шерри! Ты все еще любишь меня? Теперь у нас все… Все в порядке?

— Все отлично, — сказала я.

Повисла пауза.

Он продолжал:

— Мне не нравится, как ты это сказала. Что там у тебя? Что-то случилось?

— Да, — ответила я.

— Что?

Я не услышала в его голосе вопроса. Он говорил так, будто уже знал.

— Джон! — сказала я. — Брем приходил сюда еще раз?

Опять пауза. Тишина в телефонной линии, протянувшейся через кукурузные поля, леса и яблоневые сады.

— Откуда ты знаешь? — тихо спросил Джон.

— Знаю.

— Когда вы с Чадом уезжали в Сильвер-Спрингс. Рассказать?

— Не надо. — Кровь отхлынула у меня из пальцев, ладоней, устремилась по венам рук в грудную клетку и ледяным потоком разлилась вокруг сердца. На коже выступил пот — на спине, груди, бровях, — и мне пришлось протереть глаза.

— Шерри, — устало вздохнул Джон, — я хотел бы сказать тебе, что мне очень жаль, но это не так.

У меня затряслись руки. Я выронила телефон. Но голос Джона в трубке — еле слышный, отделенный от меня миллионом миль, — продолжал повторять мое имя. Я собралась с силами и подняла аппарат. Надо что-то сказать, понимала я, но выдавила из себя только жалкое:

— Прости.

Прости, что уронила телефон.

— Боже мой, Шерри. Я боялся, ты в обморок упала. Собрался звонить «девять-одиннадцать». Слушай, иди-ка приляг. Просто приляг и забудь обо всем. Потом поговорим, когда я буду дома.

Затем я услышала странный звук, как будто у меня под подбородком кто-то щелкал пальцами. Может, у меня в горле какая-то тонкая косточка сломалась?

— Джон! О Господи! Что же теперь будет?

— Ничего не будет, Шерри. В этом-то и прелесть, моя дорогая. Все кончено.

За ужином он вел себя так, словно ничего не случилось. В отделе готовой еды я купила курицу-гриль и картофельный салат. Шла по магазину с красной пластмассовой корзинкой в руке — женщина-привидение, собирающая еду для мертвецов. Заплатила за покупки. Отнесла к машине коричневый пакет. Машину вела на автомате. Чад ждал меня возле офиса фирмы, сидя вместе с Фредом под деревом; оба были без рубашек: Чад — загорелый, похожий на выточенную из дерева статуэтку, и рядом — Фред, белотелый, словно слепленный из папье-маше, если не обращать внимания на пересекающий грудную клетку неровный бордовый шрам.

Откуда у него этот шрам, спросила я Чада, когда он сел в машину.

— Операция на открытом сердце.

Всю дорогу домой он весело болтал.

Сегодня видел койота. Прямо во дворе дома, где он высаживал молодые деревца.

— Такой приятный пригород… И вдруг — койот! Да такой здоровый! Я таких больших еще не встречал. Вроде как на разведку явился, шнырял вокруг бассейна. Запросто мог сожрать их пуделя. А то и ребенка. Увидел меня и встал как вкопанный. Так мы с ним и таращились друг на друга, а потом он исчез. Вот только что был — и раз, уже нету.

Он говорил так увлеченно и от него так замечательно пахло — травой, листьями, солнцем, — что я понемногу, пусть не сразу, постепенно, но все же пришла в себя. Превратилась в нормальную женщину, за рулем белой машины, которая заехала за сыном-студентом, подрабатывающим в летние каникулы, и везет его домой, в свой чудесный пригородный дом, переделанный из бывшей фермы, в дом, где все идет по раз заведенному порядку и будет так идти всегда (в этом-то вся прелесть, потому что теперь все кончено).

За ужином — курица-гриль, магазинный картофельный салат, хлеб из пластиковой упаковки, пестревшей уверениями о его пользе для здоровья (не содержит насыщенных жиров, зато полно клетчатки и кальция, что стимулирует работу сердца), Джон с Чад обсуждали гольф, охоту, уход за живыми изгородями и саженцами. Время от времени Джон бросал на меня взгляд через стол, задерживаясь на пару секунд на лице. Я отвечала ему тем же, и он тут же опускал глаза на тарелку или побыстрее переводил их на Чада — застенчиво, словно нашкодивший ребенок, получивший выговор и мучительно гадающий, когда его простят.

Неужели это то, о чем я подумала, мучилась я вопросом.

Робкий вид Джона, казалось, опровергал мои опасения. Ну да, кое-что действительно произошло, но ничего непоправимого. Досадное недоразумение, не больше. Достаточно принести извинения, и все будет улажено.

«В этом-то вся и прелесть», — в который раз повторяла про себя я.