Ого, кажется, он серьезно злится. Или волнуется, никак не пойму. Сначала «а давай мой отец тебя из общаги выпишет», теперь вот «не будь приживалкой». Понятно, он хочет, чтобы я, наконец определилась с жильём, пусть и временным.

— У себя, Ром. Я — у себя.

Вот и сделан выбор. И о чем теперь говорить с моей соседкой? Остаётся только забрать свои старые конспекты и тёплую одежду — я с ней больше не живу.

— Не, не так, Женьк, — пусть я опять не угадала, что надо говорить, но по голосу слышу — он доволен. — Ты сейчас не просто у себя… А в своей этой долбаной Венеции, в отеле рококо, перед зеркальным шкафом, почти голая, между прочим. Там, где мы с тобой остановились. Давай, найди у себя какое-нибудь зеркало и подходи.

— Даже так, — посмеиваясь, шлепаю босыми ногами по горячему деревянному полу к взаправдашнему шкафу, из которого торчит моя сваленная на полках одежда, и, открывая дверцу шире, смотрю в большое зеркало, прибитое к ней. — Хорошо, Ром, как скажешь. Слушаюсь и повинуюсь.

Надеюсь, мои слова о повиновении прозвучали в достаточной степени иронично. Да, пусть Ромка сейчас кукловод, а я что-то типа марионетки — но это всего лишь игра. Не нужно об этом забывать и… заигрываться.

— Видишь себя?

— Ну… да.

— Ты реально без верха?

— Что?

— Без верхней одежды, говорю?

Я могу ему сейчас соврать. Могу сказать, что угодно, но говорю правду.

— Нет, в футболке.

— Снимай.

Я снова могу обмануть его. Могу возмутиться или отказаться, но опять не делаю этого.

— Подожди… — на каком-то автоматизме запихиваю трубку в прощелину между джинсами и сарафанами на полке и, стаскивая длинную, до колен футболку через голову, отбрасываю её на кресло рядом. Кажется, раздеваться по первому его требованию входит у меня в привычку — не знаю ещё, хорошая она или плохая.

— Я здесь, — возвращаю трубку к уху, прижимаю ее плечом, только сейчас понимая, что стою перед зеркалом, говоря с ним, в одном белье. Все почти как раньше, как было в его студии, но тогда я не смотрела в глаза своему в отражению. Это почему-то безумно смущает.

Одно дело просто творить какие-то глупости, и совсем другое — смотреть при этом себе в глаза.

— Так, Джулия Робертс… Хотя, нахер Джулию. Мне ты нужна, Женьк.

Я шумно сглатываю, глядя, как красные пятна проступают на груди, поднимаясь вверх к шее — от одних только его слов. И мне самой становится неудобно из-за такой реакции. Хорошо, что он этого не видит.

А если бы мог?

Эта мысль заставляет меня залиться краской до самых корней волос и я еще сильнее прижимаю трубку к уху, как будто она — единственное, что удерживает меня на границе какой-то огромной и манящей пропасти.

И в то же время — кто их прочертил для нас, эти границы? Может, то что сейчас межу нами происходит — самое нормальное в мире. А я просто трусиха, которая давно хочет перешагнуть эту надуманную черту и не решается.

— Короче… Слушай сюда, мы всё переигрываем. Никаких клиентов, проституток, мне такое не надо. Давай будем просто мы с тобой. Вот как есть. Только это у нас первое знакомство типа.

— Что, всё по-новой? — вспоминая события трёхмесячной давности, я понимаю, что до этого у меня была совсем другая жизнь.

— Не совсем всё. Ты это… не отвлекайся. Лучше представь — я реально тебя не знаю, и ты меня тоже.

— Не могу я такого представить.

— Можешь! Давай, Женьк, отпусти мозги, отправь их в отпуск там… погулять. Не думай! Ясно?

— Ясно, — я и так почти о чем не думаю. Только слушаю и слушаюсь его.

— Короче… Представь, что ты стоишь перед этими своими понтовыми зеркалами, всё как тебе нравится. А я — за твоей спиной. Смотрю на тебя, вижу, что ты охуительная. Но это внешка, да? А вот какая ты внутри? Расскажи. Только без вранья давай. Ты почти голая, Женьк. В таком виде врать очень палевно. Я всё по тебе пойму, если надумаешь схалтурить.

Я не знаю, как он это делает, но я чувствую это. Чувствую всё, что он говорит — его присутствие за спиной, его руки на своих плечах — и продолжаю стоять перед зеркалом, не прикрытая ничем, с лихорадочно горящим лицом и какой-то тягучей ломотой, разливающейся по телу, глядя в глаза своему отражению.

— Жень? Я слушаю, — снова цепляет меня его голос, очень осторожно. Как будто он сам боится, что я тормозну, откажусь, как в прошлый раз, прерву разговор, который стал таким опасно-щекочущим, что даже страшно думать, чем это может закончиться.

Не думать. Просто не думать, как он сказал. Нужно просто чувствовать и говорить. А ведь… Я никогда раньше не делала этого. В своём желании узнать других я не чувствовала, не заглядывала в себя слишком глубоко, отгородившись защитной маской наблюдателя.

И поэтому говорю, как есть:

— Я… не знаю.

— Чего не знаешь?

— Не знаю, какая я.

— В смысле? — теперь уже Ромка не понимает, о чем я говорю.

— Не знаю, что о себе сказать. Мне всегда были интересны другие. А своё «Я» — нет. Потому что «Я» — последняя буква в алфавите, — это признание, как и вызубренная фраза из прошлого вырывается у меня легко, почти бездумно.

Зеркало продолжает гипнотизировать меня, снимая блоки на любую откровенность. Ромка правильно сказал — тяжело врать себе, когда стоишь перед зеркалом… вот так. Это не только внешняя обнаженка, это что-то более глубокое и немного пугающее.

Не зря же говорят — не смотрите долго в своё отражение, оно украдет вашу душу.

— Опа. Приехали… — кажется, он ожидал чего-угодно, но только не этого.

Да что там он. Я и сама такого не ожидала. Что на месте моего «Я», если снять с него всю шелуху из «хорошая ученица, студентка дочь, будущий специалист» окажется слепое пятно. Сапожник без сапог, вот кто я. Человек, пытающийся узнать людскую природу без малейших понятий о себе.

— Давай тогда я скажу, — снова прерывает сумбурный поток моих полумыслей-полуощущений Ромка. — Чтоб ты точно знала, Женьк. Чтоб не сомневалась, какая ты.

— А ты знаешь это?

— Да, — вот бы мне такую уверенность в голосе и суждениях. — Слушай сюда, короче. Ты… странная. Немного. Но это прикольно. Любишь заморочиться на фигне, иногда очень сильно.

— Это правда, — легко соглашаюсь с ним, чувствуя, как на месте пустоты начинает возникать… что-то. Или кто-то. И мне интересно его узнавать, ведь этот кто-то, оказывается, я.

— Видишь, уже лучше. А ещё с тобой офигеть как интересно. Ты умная, Женьк. Ты до пиздецов умная! Только это… голове своей отдохнуть давай хоть иногда, ладно?

— Хорошо, — не могу не улыбнуться в ответ на это.

— Ты серьезная. Ты уже прямо как взрослая — можешь навалить на себя какие-то обязанности, какие-то дела и тащить их дальше с выпученными глазами. А нафига, спрашивается? Кто тебя заставляет?