Лицо – было первое, на что Моисей обратил внимание. Об него, собственно, и споткнулся. Ну и на грудь, чего уж там. Остальной перечень приложился чуть потом, когда он пришёл в себя и неприметно для аудитории по новой перемерял глазами обнаруженную находку.

Одеждой Вера снабжала себя сама. Крутясь по-всякому, выдуривала то тут, то там разные небольшие модности, но так, чтобы не слишком било по карману. Стипендия начислялась исправно – мама продолжала по испытанной схеме отрабатывать дочкино ученье, хотя и не с той интенсивностью, что раньше. Кроме того, отправляла ежемесячный вспомоществовательный добавок – на прожитьё и поиск подходящей женской доли. Переживала. Писала дочери, каждый раз находя место, чтобы попутно шуткануть, выдёргивая словечки из прошлого запаса оборотов и фраз, какие частенько применяла, живя с ней под одной крышей: «А если проблема с мордой лица сделается, то не экономь на помаде, а ежели с фигуром случится, то тогда, доча, с носильными вещами повнимательней». Хорошо, что с самого детства Верочка материнским заветам следовала не до конца. В противном случае была бы, наверно, на ней в тот день какая-нибудь взглядоотталкивающая хламида, оттеняемая румянами на щеках и аномально подведёнными бровями.

Так или иначе, но усреднённый запрос на женскую красоту, который, сам того не зная, исповедовал старший преподаватель Дворкин, принёс наконец свои плоды. И он пропал, Моисей. Сошлось!

Дальше шло по накатанному, по привычной ухажёрской схеме, хотя и в этом, как он полагал, всё у них было тоже не как у других – лучше, чище, романтичней и предельно по-честному. К тому моменту Вера была второкурсницей, и лет ей было двадцать с небольшим. И потому в смысле девственности ожидать можно было всякого. Моисей и ожидал всякого, но всё же больше полагался на совесть и провинциальную неискушённость избранницы. Впрочем, она и вела себя так, что сомнений у жениха насчёт беспорочности будущей невесты оставалось всё меньше. Пару раз, пребывая в излишней задумчивости, он, правда, позволял себе поразмышлять на тему, как должен поступить достойный мужчина, обнаружив у наречённой отсутствие девственной плевы. Рассердиться и уйти? Сделать вид, что для зрелых умом людей подобный пустяк решительно не существенен, поскольку имеются ведь помимо низменного ещё и высшие смыслы.

«Хотя, – думал он, отгоняя от себя то подступающие, то вновь отдаляющиеся сомнения, – само ведь по себе соитие играет важную роль не только потому, что это прежде всего наслаждение, а ещё из-за того, что сигналы истинной любви в это время источаются много сильней всего остального, излучаемого человеческим организмом в пространство космоса. Но как быть в случае, когда то же самое происходит без любви? Когда мысль явно не соответствует слову и получившийся раскардаш просто начисто испоганит ноосферу?»

Однако ответа он так и не имел, никакого.

Был ещё один момент сомнения, к которому временами обращался памятью Моисей Дворкин, но повторения чего всячески себе не желал. Они тогда стояли под Прагой – его гаубичный артиллерийский полк, где он, гвардейский капитан, командовал батальоном. Было временное затишье перед очередным наступлением, и тогда он, будучи в курсе дальнейших планов командования, дал своим бойцам-артиллеристам короткую вольницу – до следующего утра. Можно чуток размять члены и принять кружку-другую местной браги, какую его хлопцы обнаружили неподалёку в селе, в бочках. Сначала они отыскали подвал, куда по тихой забрались без ведома хозяев. Брага оказалась чистейшим пивным суслом, как надо охмелённым, в лучшем варианте крепчайшего благородного зелья. Там же его и сдегустировали, до колик в голове. Когда, заслышав посторонние шумы в подвале собственного дома, объявились испуганные хозяева-супруги, все трое бойцов были уже немерено хороши, веселы и расположены к общению. На хозяина наставили ППШ, и тот, охнув, присел на пол. Боец привёл его в чувство и увлёк в дом, успев по пути подмигнуть двум другим. Те намёк поняли и, не теряя времени, скоренько поимели хозяйку, в очередь, на всякий случай зажав той рот. Она, в общем, и не сопротивлялась, понимая, что убьют и не заметят, особенно после охмеления суслом семейной выделки. Успела лишь выхрипеть пару раз, призывая мужа:

– Ир-ржи! Ир-ржи!

После этого её вежливо сопроводили в дом, к Иржи, намереваясь заодно поживиться чем-нибудь чисто заграничным. Там, в доме, и обнаружилась она, хозяйская дочка, пришибленная страхом бело-розовокожая девушка лет девятнадцати с небесного колера глазами. Её они и увели с собой, пригрозив супругам всё тем же ППШ и прихватив из подвала пятилитровую бутыль пивного сусла. Решили, будет командиру ихнему Моисейке презент, за всё, что видели от него хорошего, – не вредничал, не малодушничал и отродясь не крысятничал. И что храбрость неизменно проявлял на поле брани, как исконный русак, бесстрашный богатырь.

Один из боевой тройки остался неподалёку от расположения части, в редком лесочке, под раскидистым кустом. Сам пивную дочку не трогал, но на пальцах и словами по-кривому объяснил, что если не даст ихнему командиру, то будет ей секир башка – и со значением потёр ребром ладони поперёк шеи: сначала – своей, потом – её. Та сообразила, догадавшись, что это не смерть, а всего лишь позор, и согласно закивала. Двое остальных в это время искали Моисея, и когда нашли, то угостили из бутыли, раз, и другой, и ещё на добавок, а после сообщили:

– Товарищ капитан, там вас девушка одна дожидается, из местных, неподалёку. Шавырин с ней пока, чтоб не заблудилась.

– Какая девушка? – не понял Дворкин. – Зачем девушка?

Оба замялись, но довели-таки ситуацию до командирского понимания, чтобы окончательно постиг.

– Она… того, – пояснили, – отблагодарить желает, сама сказала, никто за язык не тянул. За то, что фрицев отогнали от ихней земли, что войне скорый конец, и всю жизнь, говорит, мечтала познакомиться с русским командиром. В смысле, близко, совсем, по-женски. И Иржи этот, кажись, не против.

– Какой ещё Иржи? – не понял Дворкин.

– Да батя ейный, пивовар. Сам же и нáлил нам на дорожку, только-только сваренного.

– Они что же, даже сейчас пиво варят? – удивился гвардии капитан и недоверчиво уставился на двоицу из боевого расчёта. – Во время наступательной операции?

– А им, как говорится, по хер, Моисей Наумыч, – отмахнулся первый боец, не седой, и хохотнул невпопад. – Им бы, чехам этим сраным, только пиво б своё сосать да песни горланить.

– Так они что, ещё и пели вам? – Он уже сбился с толку, не в состоянии ухватить главную мысль. И потому решил выяснить диспозицию окончательно. И поинтересовался: – Ну так и что дальше? Дальше-то чего?

Оба нетрезво закивали, пытаясь донести мысль до конца.

– А дальше просто пойдёте вы к ней, товарищ капитан, потому как она уже готова и ждёт от вас любви. Там вон, – один кивнул в сторону, – у лесочка. А мы проводим. А после – её саму, до самого дома, чтоб всё по уму.

Предложение его бойцов, подкреплённое самым искренним, как он понял, вожделением чешской поселянки, оказалось настолько неожиданным, что Моисей утвердительно кивнул, дивясь своему же быстрому согласию. Разумеется, был он далеко не девственник, на фронте всякое случалось, да и в мирной жизни успел отметиться не раз и не два, пока в Горном обучался, хоть и отличался повышенной культурностью с самого учебного начала.