Выходя из ванной в темный коридор, я чуть не сбила с ног маму.

– Май? Как дела?

– Все хорошо. – Я постаралась побыстрее проскользнуть в свою комнату, но мама для того и вышла, чтобы так просто я от нее не отделалась.

– Что в школе? Как тренировка?

– Все в порядке. – Баллончик с бальзамом для волос жег мне ладонь.

– Звонил Пашка. Спрашивал, пришла ты или нет. – Мама замялась, отведя взгляд. – Почему вы вместе с ним не ходите? Провожал бы он тебя, а то на улице уже темно.

Это было невыносимо.

– Мама! Прекрати!

Мама коснулась пальцами моих волос.

– Как красиво, – прошептала она. Чуть отстранилась, пропуская меня. И уже в спину спросила: – Май, ты влюбилась?

Что?

Кровь прилила к щекам, сердце толкнулось куда-то в горло.

– Мама! – Я поспешно потянула на себя дверь в свою комнату. – Что ты такое говоришь? Мне уже и голову вымыть нельзя?

– Ты последнее время какая-то бледная. – Мама шла за мной по пятам.

– Собака воет, спать не дает. Ты разве не слышишь?

Взгляд мамы стал странным. Она смотрела на меня, как на маленькую девочку. Как на маленькую, беспомощную и глупую. Как будто я сейчас собираюсь залезть в будку к злой цепной собаке и погладить ее по жесткой холке.

Но лезть я никуда не собиралась. Я просто хотела побыть одна.

– Май, давай уедем куда-нибудь? – произнесла мама таким голосом, что я остановилась. Лицо у нее было уставшее. – Возьмем путевку на юг. Там еще тепло. У нас теперь солнце появится не скоро.

Мне тут же захотелось уехать. Немедленно! Сию секунду! Побросать вещи в сумку и уйти. Даже дверь за собой не закрыть.

– Когда? – Я смотрела на маму и не узнавала ее.

– Завтра пойду в турагентство и возьму горящую путевку. Что у тебя с каникулами?

– Скоро, – пробормотала я. Вопрос вернул меня к действительности, к осеннему вечеру, к вою ветра за окном – на такой высоте он дует постоянно.

– Завтра все узнаю.

Она ушла, оставив меня наконец одну. Я медленно опустилась на кровать. В голове вспыхивали и гасли редкие кадры. И в каждом был наш новый жилец. Вот он около пианино. Вот открывает мне дверь. Вот равнодушно смотрит на меня, отворачивается и уходит.

Черт, черт, черт! Сколько можно-то!

Да, все правильно. Надо уехать. Как можно быстрее. Убежать, спрятаться. А потом я вернусь, и все будет как раньше. Будут те же тренировки, те же занятия на курсах, по воскресеньям поездки на конюшню. Все вернется обратно. И спокойствие тоже вернется.

Утром лицо у меня было опухшее от ночных слез, глаза покраснели, в уголках чувствовалась резь. В зеркало на себя смотреть было страшно.

Я налила себе большую кружку кофе, отрезала кусок сыра и села за стол. Чувствовала себя измотанной, как будто всю ночь размахивала саблей. И под стать моему настроению на улице моросил мелкий дождик.

Во дворе памятником чему-то вечному торчала неизменная троица. Изморось не мешала им дымить влажными сигаретами.

– Физкультпривет! – зло процедила Стешка. – Что-то твой сосед сегодня не выходит.

– Вчера нагулялся, – буркнула я, собираясь пройти мимо. Глаза опустила, чтобы ничей взгляд меня не остановил.

Я решила с утра не убирать волосы в хвост, оставила их распущенными, и теперь они мне мешали, падали на лицо, лезли в глаза, я их постоянно поправляла, что раздражало меня еще больше.

– Видела я его фифу. – Малинина восприняла мою остановку как желание поговорить. – Ничего особенного. Тощая. Не стенка, подвинем. Слушай, Гурыч, открой-ка нам дверь своего подъезда.

Окурок по привычной траектории полетел в кусты. Какая у нас добросовестная дворничиха, хорошо убирается, иначе к концу учебного года несчастный куст был бы по верхние листья засыпан окурками.

– Зачем тебе? – При желании Стешка могла войти в дом и без моей помощи.

– Пошли, пошли! – Малинина тряхнула волосами, сбрасывая с них капли дождя. – Дело есть.

Я повернулась к подъезду, посмотрела на него так, будто видела впервые. А почему бы и нет! Стешка хочет его увидеть? Я тоже. Наши желания совпадают.

Загипнотизированная идеей, я пошла обратно через двор.

Кодовый замок, ступеньки, хлопающая рама окна на лестничной площадке. Стеша сразу направилась к двери в мастерскую, утопила кнопку звонка.

Из-за тонкой перегородки отозвался тяжелый грудной удар гонга. Больше ни одного звука слышно не было.

– Ушли, что ли? – возмущенно всплеснула руками Стеша.

Гонг прозвучал еще раз.

– Они спят, – прошептала осторожная Катька.

– Какое спят? – не сдавалась Малинина. – На работу пора! – И стукнула кулаком по косяку.

Дверь приоткрылась – она была не заперта.

– Доброе утро, барышни.

Мужчина выступил из темноты неожиданно. Тот самый, что встретил меня вчера на лестнице. Девчонки вскрикнули, а прыгучая Репина отдавила мне ногу.

– Мы из домового комитета, – пролепетала Стешка, стремительно краснея. – Хотели… хотели…

Мужчина не был ни зол, ни раздражен нашим визитом. Наоборот, он внимательно смотрел на нас, ожидая объяснений. Наверное, он собирался на работу, потому что оказался одет в бежевый костюм, кремовую рубашку и галстук, волосы были зачесаны назад, открывая белый, словно восковой лоб.

Тусклой лампочки на площадке хватало ровно на то, чтобы осветить дверь и нашу четверку. За порогом мастерской свет обрывался, словно ему был запрещен вход внутрь.

– Мы надеемся, что вам тут у нас понравится, – несла полную чушь Стешка. – Если будут какие-то проблемы, звоните. Нам очень приятно, что вы к нам приехали. – И она протянула руку с визитной карточкой (знакомая вещица, где-то у меня такая валялась).

– Нам тоже очень приятно. – Низкий голос мужчины завораживал. – Простите, – он быстро глянул на карточку, – Стефания Дмитриевна, я не представился. Меня зовут Леонид Лео… нидович. – Он коротко кивнул. – Если у нас возникнут проблемы, мы обязательно позвоним.

Девчонки, открыв рот, смотрели на хозяина мастерской. Казалось, распахни он дверь пошире, так бы и зашли туда гуськом. Мне же хотелось поскорее уйти. Невольно я бросила взгляд в глубь темного помещения и увидела его.

Пианист стоял у границы света и тьмы и смотрел на меня. Во взгляде его было удивление, словно я ни в коем случае не должна была сюда приходить.

Я попятилась.

Стешка все еще ворковала с Леонидом Леонидовичем. Судя по его улыбке, мужчина готов все утро с ней проговорить.

Я засуетилась, снова поправила волосы. В мастерской было темно, но пианист казался еще темнее, и только глаза были светлые и холодные, как лед. Смотрел он на меня настороженно, так что сразу же захотелось уйти.