Естественно, для «верховников» такое устройство было неприемлемым. Правители согласились на увеличение своего состава (но не более чем на пять членов) и на выборы сенаторов и президентов коллегий. Но выбирать должны были только сами «верховники» вместе с Сенатом. Они готовы были пойти на созыв особого «собрания» из двадцати-тридцати депутатов, выбранных всеми дворянами, для сочинения «твердых и нерушимых» законов империи. Новые законы должны были последовательно и единогласно приниматься депутатами, Сенатом и… самим Верховным тайным советом. Такая процедура оставляла реальную и неограниченную власть в руках опытных бюрократов.

Редкие письма и следственные дела донесли до нас отзвуки дискуссий того времени. Вице-президент Коммерц-коллегии Генрих Фик (один из создателей коллежской системы) «был весел» тому, что «не будут иметь впредь фаворитов таких, как Меншиков и Долгорукой», и мечтал «о правительстве, как в Швеции». Асессор Рудаковский «ответствовал ему, что в России без самодержавства быть невозможно, понеже Россия, кроме единого Бога и одного государя, у многих под властью быть не пожелает». Капитан-командор Иван Козлов радовался, что императрице «определяют на год 100 000… а сверх того не повинна она брать себе ничего, разве с позволения Верховного тайного совета; также и деревень никаких, ни денег не повинна давать никому». Но автор столь радикальных высказываний свою подпись ни под одним проектом не поставил — надо было думать о карьере.

Вопрос о власти расколол «генералитет» (чины первых четырех классов по Табели о рангах): одни склонялись к компромиссу с «верховниками»; другие требовали ликвидации Верховного тайного совета. В спорах смешались имена, звания, поколения, знатность и «подлость». Смелые «прожектеры»; вельможи, недовольные приглашением Анны в государыни; наконец, просто захваченные волной политических споров провинциальные служивые — такой диапазон исключал возможность объединения для тех, кого можно было бы назвать «конституционалистами». Да еще «фамильные» и карьерные интересы, открывшаяся возможность обеспечить себе счастливый «случай», оглядка на мнение влиятельного и чиновного «милостивца»…

Пока одни дворяне до хрипоты спорили, другие, не хотевшие и боявшиеся перемен, объединились под лозунгом самодержавия. В их числе, прежде всего, находились ближайшие родственники Анны Иоанновны, лично заинтересованные в ее полновластии: дядя императрицы, кравчий В. Ф. Салтыков, упоминавшийся уже майор Преображенского полка С. А. Салтыков и старшая сестра Анны, герцогиня Екатерина. Она вместе с дочерью встречала торжественно вступавшую в Москву императрицу в селе Всесвятском (в районе нынешней станции метро «Сокол»). Здесь государыня обратила внимание на девочку и, по рассказу саксонского посланника Иоганна Лефорта, отдала ей шелковую орденскую ленту, «чтобы она сберегла это до тех пор, покуда я не пожалую ей орден Св. Екатерины»32.

Ждать пришлось недолго. Только что избранная вельможами императрица почувствовала поддержку и рискнула нарушить принятые ею самой «кондиции». 12 февраля, когда Анне представлялись прибывшие для ее охраны батальон Преображенского полка и кавалергарды, гвардейцы во главе с майором Василием Нейбушем бросились в ноги к своей «полковнице», а кавалергарды удостоились приема в «покоях» и получили из высочайших рук по стакану вина. Такая «агитация» была явно более доходчивой, чем малопонятные политические проекты. Для «верховников» такое начало царствования не предвещало ничего хорошего.

Пятнадцатого февраля Анна Иоанновна, как сообщал газетный репортаж тех дней, «изволила пред полуднем зело преславно, при великих радостных восклицаниях народа в здешней город свой публичный въезд иметь». У крепостных ворот ее торжественно встретили депутаты от дворянства, купечества и духовенства, а новгородский архиепископ, член Синода Феофан Прокопович произнес приличествовавшую случаю речь. Анна поклонилась праху предков в Архангельском соборе и под ружейную пальбу выстроенных в шеренги полков проследовала в свои новые «покои» в Кремлевском дворце. В тот же день все гвардейские солдаты получили от императрицы по рублю; назавтра началась раздача вина по ротам, а затем полкам выдали жалованье.

Для юной Елизаветы Екатерины Христины эти дни были праздником, но для ее матери — опасным предприятием. Екатерина Ивановна и другие придворные дамы (сестры П. Ю. Салтыкова и М. Ю. Черкасская, сестры А. И. Чернышева и Е. И. Головкина) ободряли государыню, находившуюся во дворце под контролем «верховников», и выступали посредницами между ней и другими участниками заговора с целью вернуть, казалось, навсегда утраченное «самодержавство».

Развязка наступила 25 февраля. Явившаяся во дворец депутация подала Анне Иоанновне прошение о созыве шляхетского (дворянского) собрания, чтобы «согласно мнениям по большим голосам форму правления государственного сочинить» не под контролем Верховного тайного совета. «Верховники» попытались перехватить инициативу и забрать принесенный делегацией документ. В эту минуту старшая сестра, выступив вперед, заявила, что «рассуждать не о чем, а надобно подписать», и почти насильно вложила в руку заколебавшейся было императрицы перо, которым та начертала резолюцию: «По сему рассмотреть». Конечно, перо и чернила она принесла с собой не случайно.

Дальнейшее развитие событий шло стремительно. Анна увела министров на обед, а оставшиеся под надзором гвардейцев дворяне за два-три часа никакой новой «формы правления» сочинить не смогли, тем более что гвардия потребовала возвращения императрице ее законных прав: «Государыня, мы верные рабы вашего величества, верно служили вашим предшественникам и готовы пожертвовать жизнью на службе вашему величеству, но мы не потерпим ваших злодеев! Повелите, и мы сложим к вашим ногам их головы!» Под крики офицеров шляхетство подало вторую челобитную с просьбой «всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели». Вслед за тем Анна разорвала «кондиции» (в таком виде они и хранятся ныне в Российском государственном архиве древних актов).

Самодержавная Анна Иоанновна упразднила Верховный тайный совет и наградила за верность своих спасителей. Майоры гвардии получили от пятидесяти до ста душ, капитаны — по сорок, капитан-поручики — по тридцать, поручики — по двадцать пять, подпоручики и прапорщики — по двадцать. В среднем же восстановление самодержавия стоило казне примерно по тридцать душ на каждого офицера — за ликвидацию российской «конституции» была заплачена не слишком дорогая цена.

Удача, наконец, улыбнулась маленькой принцессе и ее матери-герцогине. Из прозябавших в московской глуши приживалок они стали ближайшими родственницами всероссийской императрицы. Уже в марте 1730 года Анна Иоанновна пожаловала племяннице обещанный орден. Государыня увеличила сестрам содержание. Герцогиня Екатерина получила в подарок богатый дом покойного генерал-адмирала Апраксина на набережной Невы и развлекалась по полной программе. «Сестра относится к ней с большим уважением и предоставляет ей всё то, в чем она нуждается. Это женщина толковая, но совершенно безрассудная. Ей 40 лет, она очень толста и противна, имеет склонность к вину и к любви и никому не хранит верности», — писал в «Донесении о Московии в 1731 году» испанский посланник при русском дворе Хакобо Франсиско Фитц Джеймс Стюарт герцог де Лириа-и-Херика.