Но Дайан не могла успокоиться. Разговоры о бегстве из Версаля всегда действовали ей на нервы.

– Бен, – сказала она, – ты неисправим. В голове одни опилки. И время тебя не меняет. Никуда ты не поедешь – и ты знаешь это лучше всех. Когда-то ты намыливался в Калифорнию. Потом был Нью-Йорк. Теперь вот ни с того ни с сего Прага. Что на очереди? Тимбукту? Давай поспорим на что хочешь: через десять лет ты будешь сидеть на этом же стуле и плести все ту же чушь про Прагу – только Прага будет иначе называться.

– Оставь его в покое, Дайан, – вмешался бармен Фил Ламфир. – Если Бен собирается в Прагу или еще куда – почему бы ему и не уехать?

Очевидно, и на моем лице было такое выражение, что Дайан потупилась и стала сосредоточенно возиться с пачкой сигарет. Она почувствовала, что перешла опасную границу. И теперь боялась встретиться со мной глазами.

– Ладно, Бен, – сказала она наконец, – не лезь в бутылку. Мы просто хохмили.

Она зажгла сигарету – жеманным жестом, в стиле Барбары Стэнвик. Точнее, она воображала себя элегантной Барбарой Стэнвик. А на деле походила на распустеху Мей Уэст.

– Ну как? Проехали? Опять друзья?

– Нет, – сказал я.

– Может, сегодня ночью мне заглянуть к тебе в участок? У меня дома тоже нестерпимая жара.

Лоунс и Берк, естественно, разразились насмешливыми воплями. Даже Морис и тот гоготнул за своим необъятным козырьком.

– Дайан, приставать к шерифу, когда он при исполнении, – преступление.

– Отлично! Тогда пусть он меня арестует.

Дайан протянула руки – как для наручников. Мужчины опять бурно отреагировали.

Мы с Морисом проторчали в «Сове» еще час или больше. Фил разогрел для нас пару замороженных мясных пирогов. Морис глотал так жадно, что я испугался, как бы он не проглотил и вилку вместе с пирогом. Я предложил ему половину своего, но он отказался. Тогда я эту половину взял с собой, и Морис слопал ее в участке. Ночь он провел за решеткой. В камере вполне сносный матрац и ниоткуда не дует – словом, ночлег ничуть не хуже, чем в его дырявом домишке.

Дверь камеры я оставил открытой – чтобы Морис мог при необходимости сходить в туалет. Зато я придвинул стул к входной двери и расположился спать так, что ноги лежали на этом стуле. Не разбудив меня, Морис не смог бы выйти. Разумеется, я не боялся, что Морис кого-нибудь покалечит. Но если он улизнет, где-нибудь надерется и покалечит себя – отвечать мне. Ведь официально он находится под предупредительным арестом. Так что лучше перестраховаться.

До трех ночи я просто сидел на стуле, придвинутом к входной двери. Сидел и слушал спящего Мориса.

Во сне он производил столько звуков, сколько иной бодрствующий за день не производит.

Он и храпел, и сопел, и пердел, и разговаривал, и фырчал.

Но, конечно, не давали мне спать в ту ночь не столько заботы о Морисе, сколько совсем другие проблемы.

Я твердо решил выбраться из Версаля, отлепить эту липучку, которая пристала к моей ноге. И оттягивать больше нельзя.

Теперь или никогда!

На следующее утро я наблюдал, как детишки переходят шоссе номер два по пути в начальную школу имени Руфуса Кинга.

Я каждого приветствовал по имени – чем очень гордился. Малыши пищали в ответ:

– Здрасте, чиф Трумэн!

Один мальчуган спросил:

– А что с твоими волосами?

Он говорил в растяжечку: «воолоосаами».

А с моими волосами произошло то, что я так и заснул, сидя на стуле, и проспал до утра, прижавшись затылком к двери. Отчего волосы на затылке стояли дыбом. Причесаться мне как-то не пришло в голову.

Я напустил на себя строгий вид.

– А вот как арестую тебя – будешь вопросы задавать!

Мальчишка хихикнул и засеменил прочь.

Первое дело с утра – в Акадский окружной суд, где шерифы из ближайших городков отчитываются о произведенных арестах. Здание суда в Миллерс-Фоллс, двадцать миль от меня. Я, собственно, никого всерьез не арестовывал, и докладывать мне было не о чем. Тем не менее я поехал.

Судейские и копы – народ общительный, в окружном суде всегда услышишь от знакомого что-нибудь интересненькое: какой-нибудь жареный факт или сплетню.

Сегодня шла сплетня про старшеклассника в региональной школе, который якобы приторговывает марихуаной – прямо из своего шкафчика в школе. Шериф Гэри Финбоу из Маттаквисетта даже набросал ордер на обыск этого шкафчика. Гэри привязался ко мне: прочти, по полной ли форме составлена бумажка? Я с налету прочитал его писульку, исправил пару грамматических ошибок и вернул со словами:

– Ты лучше просто поговори с его родителями. И забудь про это дело. На хрена тебе портить мальчишке биографию? Вылетит парень из школы из-за пары сигарет с «травкой» – останется недоучкой. И действительно пойдет на кривой дорожке.

Гэри так посмотрел на меня, что я решил – лучше не связываться. Таким, как Гэри, ничего не объяснишь.

Сколько корове ни объясняй про седло, скаковым конем она не станет.

Из суда я вернулся к себе в участок.

Нудно и скучно – это ощущение установилось уже с утра.

Все нудно, скучно и до отвращения знакомо.

Дик Жину, мой старший офицер, сидел за столом дежурного и листал вчерашний номер «Ю-Эс-Эй тудей». Он держал газету в вытянутых руках и читал поверх очков. Мой приход оторвал его глаза от газеты только на секунду.

– Доброе утро, шериф.

– Что новенького?

– Новенького? Деми Мур обрилась наголо. Вроде как для съемок в новом фильме.

– Да нет, тут, у нас.

– А-а... – Дик немного опустил газету и обежал глазами пустую комнату. – У нас ничего.

Дику Жину пятьдесят с хвостиком. У него вытянутая, лошадиная физиономия. Единственный вклад Дика в дело защиты законности – прилежное чтение газет в рабочее время. Пользы от него – что от цветка в горшке.

Он снял очки и посмотрел на меня отеческим взглядом – меня от такого взгляда с души воротит.

– У тебя все в порядке?

– Устал слегка. А в остальном порядок.

– По правде?

– Ну да, по правде.

Я окинул наше рабочее место унылым взглядом. Все те же три стола. Все те же массивные шкафы. Все те же окна с грязными стеклами. Неожиданно я ощутил: провести здесь остаток утра – выше моих сил.

– Знаешь, Дик, пойду я...

– Куда?

– Сам не знаю.

Дик озабоченно пожевал нижнюю губу, но смолчал.