В универмаге «Додж» они купили три дешевые вермонтские открытки (каждая с фотографией лося, в честь Фрэнсиса) и марки. Бернис взял деньги и спросил:

– Собираетесь устроить небольшую переписку, девочки?

Бернис всегда управляла этим магазином. Даже дедушка Эммы не мог вспомнить того времени, когда не было «Доджа».

– Да, мэм, – с гордой улыбкой ответила Мэл. – Мы будем переписываться с друзьями из летнего лагеря.

Мэл говорит, что о Бернис можно написать учебное пособие по раздвоению личности. Иногда она сияет улыбками и бесплатно раздает лакричные палочки. В другие дни она рычит: «Здесь не место для праздных зевак! Если у вас нет денег, отправляйтесь домой».

– Возможно, это из-за менопаузы, – предположила однажды Мэл, Эмма кивнула, хотя не имела представления, что это такое.

Самое лучшее в том, что о настроении Бернис всегда можно судить по ее лицу. Злая Бернис всегда накрашена: розовые румяна и плохо наложенная оранжевая помада с блестками.

Сегодня утром она находилась в образе дружелюбной старой Бернис: седые волосы были собраны в конский хвост, бледная кожа со старческой пигментацией чисто отмыта.

– Хорошие девочки, – сказала она. – Дети в лагере часто скучают по дому. Открытка от подруги должна взбодрить их. Можете бесплатно взять по банке корневого пива[2].

– Спасибо, Бернис, – хором поблагодарили они и залезли в пластиковый ящик на стойке у кассы.

Мэл закатила глаза, открыла конфету и одними губами произнесла: Психопатка. Эмма с силой наступила ей на ногу, и обе залились смехом.

Эмма была уверена, что у нее до сих пор остались зеленые следы под ногтями, хотя она вымыла руки со щеткой под горячей водой. Им понадобилось почти сорок пять минут, чтобы убрать разлитую краску. Мэл заверяла, что они все хорошо сделали, но Эмма не сомневалась, что ее отец заметит непорядок.

– Пол и так грязный, – сказала Мэл. – Он уже покрыт пятнами краски, смазкой и бог знает чем. Можешь поверить, единственная зеленая штука, которую кто-то еще сможет заметить, – это ты сама.

На открытках они тщательно написали слова, скопированные из дневника Сьюзи.

Для того чтобы понять природу вещи, ее нужно разобрать на части.

Открытки были адресованы Спенсеру Стайлсу, Валерии (Уинни) Дельмарко и Сьюзи Пирс с припиской «Пожалуйста, перешлите указанным людям» под каждым адресом.

– Если там живет кто-то другой, то он прочитает это и перешлет по нужному адресу, – объяснила Мэл. – Мой папа показал, как это делается. Его сестра, моя тетя Линда, часто переезжает из одного места в другое, и он каждый раз делает эту приписку на конверте, когда хочет связаться с ней.

Эмма кивнула и посмотрела, как Мэл опустила открытки в загородный почтовый ящик.

– Что теперь? – спросила она.

– Теперь мы подождем, пока не случится что-то удивительное, – ответила Мэл.

– Девять, – снова прошептала Эмма, когда они стали возвращаться домой. Мэл уже находилась на полпути в кухню, где мать Эммы готовила девочкам их любимое блюдо: сэндвичи с жареным сыром и болонской копченой колбасой. Мэл утверждает, что болонскую колбасу делают из свиных губ и задниц, что звучит непристойно, но тем приятнее бывает попробовать.

Эмма задержалась в прихожей, посмотрела в огромный немигающий глаз лося и впервые осознала (как она не замечала этого раньше?), что радужка лосиного глаза имеет глубокий карий цвет с золотыми искорками, точь-в-точь как у Дэннер. Потом, – она уверена, что действительно увидела это, – веко опустилось на долю секунды, как будто лось исподтишка подмигнул ей.

– Смотри, папа, я лягушка!

Эмма дрыгала ногами взад-вперед, как лягушка, и пыталась плыть по-собачьи. Ручки и ножки у нее тонкие, как крендельки. Плеск воды – ее лицо ушло под воду. Генри тоже задержал дыхание. Его сердце забилось с удвоенной частотой, дыхание со свистом вышло из горла. Он тысячу раз видел картину, как Эмма тонет в ночных кошмарах.

Уже прошло десять дней после начала летних каникул, и Эмма ежедневно купалась в бассейне, иногда вместе с Мэл, которую Генри просто не выносит. Слишком много шумной возни от нее. Девочки обычно тянут друг дружку под воду. Делая вид, будто тонут. Он часто кричит на них, а они в ответ смеются и называют его Фапа-Мапа-Папа. Мэл еще и говорит, что ему нужно лекарство от ужаса, а Эмма лишь смеется еще сильнее, отчего у него ноет в груди.

Эмма подплыла к краю бассейна, прикоснулась к белой бетонной стене и с улыбкой подняла голову, откидывая мокрые светлые волосы. У нее маленький вздернутый нос, как у Тесс, и темно-карие глаза Генри.

– Папа, ты меня видел? Я лягушка!

Он заставил себя дышать и прикусил язык, чтобы удержаться от слов: Нет, ты не лягушка. Немедленно убирайся из воды.

У него свело крепко сжатые челюсти. Генри открыл рот, словно собирался зевнуть, но на самом деле он пытался расслабить мышцы.

Генри видел, как Эмма уходит под воду и задерживает дыхание; ее светло-зеленый купальник переливался под солнцем. Тесс подарила этот купальник на ее день рождения. А он подарил хорошую цифровую камеру для снимков на земле. На доброй, старой, надежной суше.

Эмма вынырнула и жадно схватила ртом воздух; ее глаза покраснели от хлорки.

– Одна минута и девять секунд, папа!

Генри улыбнулся и устало кивнул.

– Ты чемпион, – сказал он. – Где твои очки для плавания?

Но Эмма снова ушла под воду и не слышала уже его.

Потом начались заплывы. Девять раз взад-вперед через бассейн с громким отсчетом кругов.

Генри должен был засыпать бассейн после того, как умер его отец. Устроить здесь теннисный корт или оранжерею для Тесс. Все, кроме этого. Он подозревал, что однажды его дочь утонет; он нутром чувствовал это. Угадывал по мышечной дрожи каждый раз, когда она ныряла в воду. Прыгала ласточкой, плюхалась животом. Опускаясь все ниже, почти до самого дна. В его снах она каждый раз барахтается в воде, тянется к нему и зовет «Папа!», а потом уходит вниз, погружаясь все глубже и глубже.

Генри выглядит во многом так же, как во времена окончания колледжа. Такая же стрижка ежиком, такая же манера ходить, глубоко засунув руки в карманы. Только теперь он носит плотные брюки из хлопчатобумажного твила вместо рваных джинсов. В уголках его глаз появились легкие морщинки, но он по-прежнему кажется неугомонным подростком. Посторонний человек мог бы назвать его красавцем. Еще посторонний сказал бы, что ему повезло иметь такую красивую жену и дочь, успешную работу и дом с бассейном. Генри был бы идиотом, если бы ему не нравилась такая жизнь.