– Давай, за МГУ…

– И за дембель.

– И за дембель!

Звонко стукнулись друг о друга две бутылки. Выпили. Пиво было вкусным – таким вкусным бывает только все новое либо очень хорошо позабытое.

– Ух! – только и сказал Паша.

– И не говори.

Тишина, изредка разрываемая шелестом поезда по монорельсу, запах весны, ощущение свободы – такое бывает лишь раз в жизни. Дембель, одним словом.

– А ты что собираешься делать? – спросил меня Паша.

– Я? – я прикинул, какие перспективы ждут меня на гражданке, – ну сначала, наверное, бухать-отдыхать, а потом восстанавливаться буду в университете.

– На юридический?

– Не знаю. Не тянет меня на юридический. На философский хочу.

Мы глотнули еще пива. Закурили.

– И кем будешь? – Паша выпустил струю сизого дыма.

– Кем-кем, философом!

Мы засмеялись. Все в этом мире условно: хочешь быть одним, а жизнь делает тебя совершенно другим, разве тут можно загадывать? Почти как в анекдоте: делали наши ученые ракетную установку, а получился холодильник. Отклонения вероятны, возможны, и даже нужны – без них мир становится скучным.

– У тебя пива много осталось? – спросил я Пашу минут через пять.

– Да не очень.

– Допивай тогда, пойдем – еще возьмем.

– Что-то ты разошелся…

– А чего мне терять-то? Годы жизни, подаренные родной армии, уже не вернешь.

Мы с Пашей допили пиво, и пошли до магазина – повторить. На этот раз взяли сразу по две бутылки – чтобы не пришлось ходить в третий раз. Пили на том же самом месте, за гаражами. Почти молча. Все, что нам надо было друг другу сказать, мы уже сказали.

Солнце закатилось за дома, напоследок разлив лужи алого света. Майский вечер был в самом разгаре, теплый и розовый – как в солдатской песне. Эх, армия… Если бы не ты – кто знает, что бы было… Слишком много вариантов, слишком мало вариантов…

– В МГУ на какой факультет будешь поступать?

– Да все так же на биологический.

– Жуков и бабочек изучать?

– И их тоже.

Вот и поговорили. На самом деле, как бы нам не казалось, что за воротами КПП что-то изменится, не изменилось ровным счетом ничего. Вот мы, вот этот город, Москва, вот дома, вот люди… Вот пиво у нас в руках, сигареты. А больше ничего. Совсем. И поговорить даже не о чем, потому что все давно уже сказано. Никогда не ждите ничего нового, ступая на старую землю.

– Ладно, пойдем, – сказал Паша, когда мы почти допили пиво, – у меня поезд через час.

Я посмотрел на часы. Половина девятого. У Паши поезд в полдесятого. У меня в час ночи. Дела. Мне предстояло провести в одиночестве целых четыре часа. В чужом городе. В чужом холодном и равнодушном городе.

– Пойдем, – смирился я, хотя после выпитого хотелось продолжить.

И мы пошли. Той же самой дорогой вернулись к метро. Посетили биотуалет, причем бабулька-билетерша даже не стала брать с нас денег, сказав, что для военных у нее вход бесплатный. Хоть это порадовало. Хоть кто-то в этом городе не пытался нажиться на других.

В метро проехали несколько станций и пересели на кольцевую ветку. Народу вечером прибавилось: люди возвращались с работы. А мы возвращались домой. Мысли в голове витали светлые и немного спутанные. Так всегда бывает, когда возвращаешься домой. Что-то там ждет впереди?

Вскоре пришло время выходить Паше. Я выбрался с ним на платформу. Постояли. Помолчали, разглядывая друг друга. Паша посмотрел на часы.

– Пора? – спросил его я.

– Да надо бы двигаться…

– Ну, давай тогда, – я протянул ему руку.

– Давай, – Паша сжал мою ладонь, – через месяц постараюсь выбраться в Питер… перед поступлением как раз…

– Там и увидимся.

Мы обнялись. Паша исчез в толпе. Наши дороги разошлись.

Ну что ж, пора мне было тоже ехать на вокзал. Искать свою дорогу дальше. К своей далекой звезде, с теплым попутным ветром и тишиной русских равнин. Либо по встречной полосе на предельной скорости, навстречу приближающемуся из темноты грузовику – как знать.

Ты ложишься на дно здесь. Город представляет собой храм в виде лабиринта. От дальнего круга к центру – алтарю в виде Зиккурата – ползут, червивятся улицы. Шипят.

Город наполнен шумом. Ветер гуляет по задворкам его обмершего нутра. Сожженное в собственном костре время. Время-ведьма.

– Раны от ударов кривым ятаганом, чей клинок пропитан курарой, смертельны.

– Ага. Смерть – лучшее из проявлений гуманизма.

Где-то за домами дымит крематорий. Черный дым наполнен криками испепеленных тел. Шорохами плутающих душ. Всюду эти шорохи.

Я продолжаю вести диалог со своим незримым собеседником:

– По ночам я вижу странные сны.

– Наши сны – это капля ванили в загустевшем соке отравленных растений реальности.

– Шорохи…

Звуки застывают в расплавленном воздухе. Песни ушедших героев вьются в белесом мареве. Город полон убийц. Город населен убийцами. Они стреляют в спину собственным мечтам.

– Один парень, он без глаза, глаз ему выбили камнем в детстве, он торгует порошком иллюзий. Он инкрустирует настоящее жемчугом грез.

– Все иллюзорно. Отклонения, которые раскраивают черепа зачарованных фантазий. Ты это уже где-то видел, наверняка видел. Настоящее – короткий путь в никуда.

– Кроткий.

– Кроткий путь кротких огородных пугал.

В той жизни осталось все. И не осталось ничего. В растворенном во мне бессилии рождаются мыльные пузыри удушающей грусти. Баллады кладбищенских привратников. Шорохи рассыпанных по заброшенным домам палых листьев. Смотри туда, внутрь, слушай их.

– Никогда ни к кому и ни к чему не привязывайся. Привязанность – то же безразличие, только много хуже. Это яд змей с обреченных планет.

– Чужеродных галактик.

– И того, и другого. Любые боги рано или поздно умирают.

Боги уже мертвы. Убийцы плетут веревки для ночных удавок – из собственной крови и семени. Исполинские статуи громоздятся на площадях. Беглые рабы выжигают хозяйские клейма серной кислотой. Сводят начисто. Остаются лишь подкожные шорохи.

Варна кшатриев занимает черные кварталы. Там знают о смерти не понаслышке. Одного парня забили камнями за то, что он онанировал перед статуей неведомого божества. Все просто. Летаргия помыслов.

– Летаргия духа.

– Летаргия духа порождает непроницаемую тьму дней.