Вы спрашивали, кто я такой. Итак, я – Митя Ниточкин, всю жизнь проживший в блочных домах грязно-серого цвета, на окраине огромного перенаселенного города. Часто по вечерам, забившись в компьютер, я чувствовал позвоночником где-то вдали шумы, хрипы и стуки. Это в нескольких километрах севернее шумело, гудело, выдувало ароматы пота, гари и мыльных мужских духов, отрыгивало ресторанные пары и отдушки шампуней неугомонное, разгоряченное нутро мегаполиса. Оно разбрасывало в разные стороны по шоссе-артериям, по веткам метро дикие импульсы, вынуждая следовать своей скорости, обращая постоянных и случайных жителей в кровяные тельца, несущиеся в общем потоке автомашин и прохожих. Оно обязывало подчиниться ритму, одаривало послушных, обкрадывало медлительных, осмеивало замечтавшихся. Оно было сильнее моих сказок и представлений о том, как все сложится. Теперь я понимаю, что бессмысленно было вступать в борьбу, выяснять, кто кого. Надо было умолкнуть, сжаться и подчиниться, превратившись в тихого, взрослого человека, в кровяное тельце мегаполиса, следующее по дорожке-артерии выполнять свою функцию, свою работу. Сегодня, завтра, через десять лет. Теперь-то понимаю, а раньше продолжал упрямо делать вид, что это несущественно, вполне преодолимо. Совершив над собой небольшое усилие, я глох, слеп, отдалялся от всего, что меня окружало. И сочинял бесконечные небылицы о том, как все будет в итоге.

Рано утром, в мелком дожде, осыпающем пиджаки крошечными хрустальными каплями, жители Царицына бегут к метро, шелестя наглаженными юбками, вжикая брюками, шурша плащами. Обнимая себя за оголенные плечи, высокие худые девицы завороженно движутся по асфальтированной тропинке к букве “М”. Кутаясь в приподнятые воротники, их обгоняют служащие с сумрачными лицами. Насупленные и озадаченные, они несутся, не смея сопротивляться, не придумав себе защиты. В охлажденное с ночи, ненасытное нутро города, манящее солнечными бликами витрин, дразнящее плетеными креслами открытых кафе, окрыляющее зеркальными небоскребами, над крышами которых ползут облака. Бегут туда, не чувствуя порывистый ветер, что треплет волосы и вырывает из рук зонты. Одержимые, настороженные взгляды устремлены вперед. А дядечки с термометрами, даже если они и выбрались поторговать в этот ранний час, сидят возле тропинки тоскующими невидимками, кутаясь в темно-зеленые и синие куртки».

Старикану не терпелось разведать про работу Алены. Он отвлекся от неба над катком, придвинул ухо поближе, чтобы ни одно слово не пролетело мимо, не упало на заснеженную тропинку, под ноги прохожим. Этим он мало отличался от любого слушателя, близкого или почти незнакомого. Всем ведь хочется знать подробности жизни радиоведущих. Хлебом не корми, дай только узнать сплетни про происшествия в радиостудиях: кто там с кем воюет, кто с кем спит, как дозвониться в эфир, чтобы выиграть билеты в кино. А еще – сколько они получают. Всегда ли прямой эфир на самом деле прямой или его заранее записывают, а потом слегка чистят. И стало ли сейчас строже со звонками радиослушателей по сравнению с тем, что было десять лет назад. Многим кажется, что в закутках радиостудий происходит настоящая жизнь. Что именно по этим пыльным и сумрачным помещениям бегают дальновидные люди, каждый день которых по-настоящему интересен и важен. Мало кому этой зимой и в любое другое время года интересна тайна, обнаруженная парнем на окраине города, связанная с непримечательными продавцами термометров. Поэтому я, возмутившись, говорил очень быстро, склеивая слова в неразрывную новогоднюю гирлянду, в которую было невозможно встрять с нетерпеливым вопросом. А старикан покорно внимал, боясь упустить интересующие его подробности:

«Обычно по утрам и я, убежденный пешеход, покупатель новых альбомов Moby, сказочник самому себе, просто хороший парень, верящий, что мне однажды повезет, спешил в подвальчик сайта “Красота волос”, выделяясь из толпы оранжевой футболкой или красной кофтой с капюшоном. Чувствовал на щеках октябрьский ветер, видел низкие облака, наколотые на трубы завода, неохотно припоминал список насущных обязанностей. Прислушивался, не пиликает ли телефон Алениным звонком. Частенько в последнее время я шел в наушниках, ничего не замечая вокруг, слушая утреннюю радиопрограмму. Короткая музыкальная заставка энергично ввинчивалась в ухо, пробуждая окончательно. Знакомый, но далекий голос снисходительно произносил: “Московское время восемь часов тридцать минут. Всем привет. В эфире программа “Столичные новости”. Я – Алена Алехина, и у нас первый звонок”».

«Погоди, не тараторь! С этого места подробнее. Это твоя дамочка Алена? Она у тебя на радио работает? Рассказывай в деталях. Быстренько, пропащий, проснись и пой!» – Старикан оживленно тряс меня за рукав и ревниво приближал ухо, чтобы никто, кроме него, не смог расслышать подробности этой истории. А мне ничего не оставалось, как объяснить, что в такие минуты я старался идти осторожно, отчего-то боясь, что мое резкое движение, взмах руки или поворот головы может что-нибудь нечаянно сорвать в ее передаче.

«И незаметно для себя уже перебирал ногами ступеньки, как серые клавиши пыльного инструмента. Спускался в метро, проскальзывал в мутную стеклянную дверь, миновал турникет. Спешил, вслушиваясь в утопающий в радиопомехах Аленин голос, вопреки усталому маминому предсказанию, которое само собой всхлипывало: “Тебе за ней не угнаться. Алене нужен мужчина с возможностями, который умеет подкинуть до небес. Ей нужен человек из другого круга: журналист с именем, редактор телепрограммы, пресс-секретарь крупной компании. Она тебя рано или поздно бросит. Вы слишком разные, вам не по пути. К тому же ты никогда не научишься зарабатывать деньги. Ты – сын своего отца и вряд ли сделаешь приличную карьеру”. Каждый раз этот несказочный, совершенно отрезвляющий почвенный сэмпл, возникая в сознании с утра пораньше, заставлял ощутить отравляющую горечь растворимого кофе, что заполняла темно-бурой тоской кровеносные сосуды, бурлила в висках и прожигала огромную сквозную дыру в груди. Пока я панически перебирал в уме, что бы возразить, чем бы заслониться от жестокого предсказания, серо-сизые подземные сквозняки метро дули сквозь меня, а потом ветер улочек возле шоссе Энтузиастов, пыльный, пропитанный пластиком и бензином, врывался в затягивающуюся рану-брешь. Тогда я начинал выдумывать сказку о себе, в которой все будет неожиданно, вразрез с логикой невзрачных жителей столицы, начинающих медленно уставать и сдаваться. Судорожно сочинял историю, в которой все произойдет неожиданно и дерзко, вопреки сложившемуся набору будничных предчувствий, дружеских предостережений и маминых советов. Часто моя сказка начиналась так. Однажды это тревожное, таящее в себе неожиданность и неизвестность “вдруг” обернется не врагом, а другом. Что-то дрогнет, съедет с одной из опор, чуточку накренится и необратимо изменится к лучшему… От каждой такой сказки я успокаивался и терпеливо двигался сквозь свое бессчетное серое утро.

В тот день мне объявили выговор за опоздание и пригрозили, что лишат новогодней премии, на которую я наметил купить Алене духи. Возвращаясь с работы, я заподозрил, что долгожданного “и-тут-откуда-ни-возьмись” или неожиданного и прекрасного “вдруг” по каким-то непостижимым стечениям обстоятельств в моей жизни может не произойти. Да потому, что их не случалось столько лет, пока я усыплял себя небылицами о будущем. Потому что этого так и не произошло с тысячей людей, которые ходят изо дня в день по этой самой тропинке к метро. Ведь все заветные “и-тут… ” могут случиться на соседней улице, с более старательным и аккуратным парнем. А я пройду мимо, незначительным и невидимым прохожим, мелькнувшим на заднем фоне. Который в нужный момент приоткроет дверь, сведет двух людей, вытрет со стола, продаст кошачий корм, доставит диски и электробритву в подарок. Я заподозрил. Запнулся. Стал осматриваться по сторонам в поисках опровержения, чего-нибудь необычного, из ряда вон выходящего. Превратился в утопающего, который идет ко дну в толпе озадаченных, утомленных людей, напротив чужих подъездов, возле иномарок и стареньких, забрызганных грязью “Лад”. Я так судорожно высматривал что-нибудь неожиданное, вселяющее надежду, словно от этого зависела вся моя жизнь. Но взгляд, ищущий сказочные улики, соскальзывал с намытых до блеска черных джипов. Натыкался на самодеятельно застекленные лоджии, похожие на салоны рейсовых автобусов, заваленные досками, лыжами и коробками с тряпьем. В этот момент, совершенно неожиданно, я и заметил продавца термометров. Точнее, он возник или же проявился, невзрачный, землисто-бледный, в выгоревшей фуражке, за кустами, возле асфальтированной тропинки, по которой сновали люди с поджатыми губами. Он понуро сидел на раскладном рыбацком стульчике перед своими незамысловатыми товарами. На его лице застыли смирение и скорбь, характерные для человека, сказки которого не воплотились. У которого так и не произошло ни одного значительного “и-вдруг-откуда-ни-возьмись”. Я разглядел его под сентябрьским моросящим небом, скучающего и усталого, совсем седого. Подошел. Засыпал дурацкими вопросами насчет пластырей и изоляционных лент. Это немного приободрило меня. Обрадовало его. В итоге я зачем-то купил термометр, а продавец, оживившись, старательно объяснил, какими шурупами его лучше прикручивать с наружной стороны балкона.