Дома в глаза первым делом бросается мигающий огонек автоответчика. Тихий и вежливый голос Алены разливается по комнатам, просачивается в шкафы, вылетает в форточку, заполняя собой дымное небо. Превращается в голубей, прошивающих пунктирами войлок облака. Становится черными ветвями берез, шевелящимися на ветру. Комната светлеет. За окном, высоко в небе, летит фиолетовый шар. Восторг и ожидание ширятся. Я готов, бросив коробку на пол, бежать вниз по лестнице, перескакивая через три ступеньки. Нестись через дворы, распугивая кошек, заставляя встрепенуться нахохленных на лавочках старух, а также гуляющих с собаками и колясками замоскворецких невидимок. Готов мчаться куда угодно на звуки этого голоса. Чтобы понять, о чем она говорит, приходится прослушать сообщение еще раз. Тогда я узнаю слегка утомленную, вежливую интонацию, с которой Алена обычно читает сводки последних новостей: «Привет. Надеюсь, ты в порядке». Температура воздуха стремительно понижается. В ближайшие дни мне предстоит освободить квартиру, не забыв разморозить холодильник и почистить залитый чаем палас. В прихожей наступает холод, вместе с выдохом в воздух врывается сиреневый пар. Я узнаю, что ключи можно оставить соседке, сгорбленной и глуховатой старушке с пекинесом. А древнюю микроволновку – забрать с собой. Услышанное заставляет проследовать в комнату, не скинув ботинки, не сняв куртку. Опустившись на диван, я замираю с коробкой на коленях, ощущая безразличие стен, холод и нарастающую пустоту квартиры, в которой однажды ничего не изменилось с моим появлением. Где меня уже совсем скоро не будет. В этот момент я исчезаю окончательно и бесповоротно. Из большого и шумного города. Из жизни Алены. Из подвальчика на шоссе Энтузиастов. И больше ни одна мелочь, вроде шрама на подбородке или темных очков, не способна привлечь внимание, намекнуть, что я существую. Ведь все, что на мне надето, все, к чему я прикасаюсь, отныне будет стремительно проваливаться вместе со мной в быль продавцов термометров, в быт замоскворецких прохожих, в будни незначительных и незаметных людей. С улицы в охлажденную тишину квартиры врывается визг собаки, далекие гудки, стук затворяемой форточки. С лестницы доносятся шаги. Грузный рывок лифта с первого этажа. Лязганье ключа в замке. Скрежет крышки мусорного ящика. Звук падения бутылки, царапающей стенки кишки-мусоропровода. Чтобы убедиться в своем существовании, я осматриваю руку с обеих сторон. И тут совершенно не к месту вспоминается, как Алена рассказывала. Давным-давно, за черным столиком возле окна, украшенного стеклянными шарами и снежинками к Новому году. Неторопливо помешивая кофе, она несколько раз тоненько звякнула по краешку фарфоровой чашки, почти беззвучно положила ложечку на хрупкое блюдце. Она усмехнулась, оскалив безупречные зубки, в ряду которых выделялись остренькие клыки. Она говорила то быстро, то медленно, запахиваясь в пестрый платок с бахромой. Она улыбалась, поправляя вьющиеся волосы, отливающие то золотом, то медью. Тогда я не вслушивался, не придавал значения ее словам. Я замер и наблюдал, как звуки льются из ее рта и заполняют разноцветными узорами полумрак нашего кафе, затерянного в переулках Остоженки. В окне ветер гнал по небу густые сизые облака, напоминавшие глаза Алены, которые тоже все время менялись: то убегая и темнея, то вспыхивая и клубясь. Тогда я не думал, что скоро от нее останется только голос, настигающий меня в переходах метро, в автобусе, на остановках, в магазинах, – повсюду. Но только два дня назад на берегу Чистых прудов до меня неожиданно дошло все, о чем она тогда рассказывала. «По радиостанциям города ходят легенды, будто живет в Москве один зловредный человек. По одним слухам ему больше ста лет. По другим – около шестидесяти и он – просто сумасбродный пенсионер. Некоторые говорят, что на самом деле этот дед – телефонное привидение. Другие уверены, что такого человека вообще нет и никогда не было, а его именем называются несколько хулиганов. Кто он такой на самом деле, кем работает, где живет – никому не известно. Но все точно знают, что уже несколько лет по вечерам сумасброд названивает на радиостанции города, вторгается в прямые эфиры, дурит голову ведущим, срывает передачи. Чаще всего он прикидывается шепелявой старушенцией, бывшей учительницей, рассуждающей о воспитании детей. Или басит, как уставший после долгого перегона дальнобойщик, на чем свет стоит ругая безобразное поведение водителей на дорогах. Визжит тетушкой из очереди, возмущаясь ростом цен. Хнычет обиженной школьницей, ворчит гнусавой соседкой – меняет голоса как заблагорассудится, так что совершенно невозможно его ни отловить, ни обезвредить. Обычно звонки радиослушателей принимает специальная девушка-секретарь. Выслушивает всех, вежливо отклоняет жалобы безумных старушек, пропускает мимо ушей пьяное бормотание и бессвязные бредни, а в эфир выводит тех, у кого на самом деле имеется интересный, серьезный вопрос по теме. Но каждый раз хитроумному старикашке удается как-нибудь провести даже наученных многолетним опытом секретарш. Попав в прямой эфир, злодей победоносно представляется знаменитым на всю страну колдуном погоды Василием Василевичем Дыдылдиным. Кричит что-нибудь вроде: “Здравствуйте, милые мои, с вами снова я, почетный радиослушатель, Вася Погодник!” Требует поставить свою любимую песню “Миллион алых роз”. Обещает нагнать в Москву затяжной туман за повышение цен на хлеб. Грозит начальнику затяжными ливнями за задержку зарплаты. А под конец всегда сообщает свой собственный прогноз погоды на предстоящую неделю. И конечно же утверждает, что прогноз, данный на радио, – фикция и вранье. Много чего о нем интересного рассказывают. Например, что он может шиком или бормотанием нагнать на ведущего двухчасовую немоту, чтобы ему дали от души побуянить в прямом эфире. А некоторые радиостанции он так уморил своими многолетними фокусами, что со временем на него махнули рукой, даже полюбили и теперь спокойно разрешают пару минут побубнить в прямом эфире. В мои программы он ни разу не дозвонился. Проносило. Но вот ребята из вечерних выпусков новостей на него часто жалуются. А я всех этих радиосумасбродов терпеть не могу. У некоторых людей прямо-таки мания – хлебом не корми, дай услышать свой голос из приемника. Они тогда верят, что живут на самом деле. Как бы получают доказательство, что не призраки, а настоящие и живые. Правда, один наш практикант, заумный парень, историк, уверяет, что этот Дыдылдин – птица совсем другого рода. Будто бы его прогнозы погоды часто подтверждаются. Что, раз уж старикашка пригрозил кому-нибудь дождем, то дождь обязательно льет в положенном месте, в указанный час. Если честно, это только со стороны смешно и забавно, а когда ты на работе, да еще в прямом эфире – бесят такие типы. Вообще сумасшедших не люблю».

Ближе к вечеру я, Митя Ниточкин, охваченный нарастающей паникой, бегаю из конца в конец комнаты, прижав трубку плечом к уху. Терпеливо прослушивая долгие гудки, нахожу в кладовке необъятную сумку, в которой когда-то развозил по городу книги, диски и картриджи для принтеров. Вытряхиваю из шкафов свои рубашки, джинсы и куртки. Автоответчики один за другим вежливо сообщают: «Нас сейчас нет дома. Оставьте сообщение после звукового сигнала. Мы вам перезвоним!» Я торопливо запихиваю рубашки в потертую и бесформенную сумку, что не раз тянула к земле стокилограммовым весом, вгрызалась лямкой в плечо и назло которой на бегу я сочинял сказки о долгожданном и волнующем «однажды», о неожиданном, стремительно меняющем все вокруг «и-тут-откуда-ни-возьмись».