– Вот черт! – пробормотал Анрэ, но Наташа только засмеялась:

– Не переживай! У нас, русских, есть такая примета – посуда бьется к счастью.

– Глупости какие!

– И ничего не глупости. В приметах заключена народная мудрость.

Теперь, когда они уже отведали запретного плода, их влекло друг к другу еще сильнее. Влюбленные использовали каждую возможность для встречи, то у нее дома, то в комнатке Анрэ – Франсуа, который тогда еще не был женат, тактично оставлял их наедине, едва Наташа появлялась на пороге.

Даже в постели, в объятиях друг друга, они не позволяли себе говорить о чувствах, ни разу слово «люблю» или какое-нибудь другое нежное словечко не сорвалось с их губ. Но никаких других ограничений их страсть не знала, да и не хотела знать. Наташа оказалась замечательной любовницей, возможный недостаток опыта с лихвой компенсировался чувственностью и удивительным качеством, которое Анрэ никогда больше, ни до, ни после нее, не встречал в женщинах, – жаждой сделать его счастливым. Для нее это было не игрой на зрителя, демонстрацией, которая нередко встречается у продажных женщин и жен, давно охладевших, но стремящихся сохранить семью, а настоящей потребностью, искренним свойством ее натуры. Анрэ не уставал благодарить небеса, подарившие ему столь страстную и чуткую подругу.

Некоторое время они оба были как в угаре, и только спустя где-то пару месяцев Анрэ стал замечать, что с его возлюбленной творится что-то неладное. Наташа сделалась печальной, задумчивой, у нее появилась привычка ни с того ни с сего замолкать и надолго погружаться в себя, иногда даже не слыша и не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Расспросы молодого человека длительное время оставались без ответа, но наконец девушка призналась, что беременна. Тот разговор, состоявшийся в их любимом кафе-кондитерской на набережной Ааре, он запомнил на всю жизнь.

Наталья, как обычно, заказала кофе и песочное пирожное, но не притронулась ни к тому, ни к другому. Сидела, задумчиво помешивая ложечкой густой ароматный напиток, который уже давно остыл, и думала о своем. Анрэ не обращался к ней ни с какими вопросами, уже зная, что это все равно бесполезно. Просто сидел и ждал, когда она сама выйдет из оцепенения. На этот раз поводом послужило появление в кафе семейства с двумя шумными ребятишками. Наташа словно очнулась, некоторое время со странным выражением лица наблюдала за детьми, а потом спокойно и просто, точно о какой-то самой обыденной вещи, сказала:

– У меня тоже будет ребенок.

– Что?! – он решил, что ему это послышалось. Но она повторила, по-прежнему не глядя на него:

– Да, это так. Я беременна.

– Но как же это может быть?.. – растерялся Анрэ. – Мы же с тобой всегда предпринимали меры, и все было нормально…

– Не всегда. Помнишь самый первый раз? Я думала, что тот день безопасный, а оказалось…

За столиком у окна повисла неловкая пауза.

– И что же ты будешь делать, Наташа? – с тревогой спросил он.

– Мы с мамой уже все решили. Я оставлю ребенка. Мама говорит, что первый аборт очень вреден, после такого я уже, скорее всего, вообще никогда не смогла бы иметь детей. И потом – разрешение на выезд мы должны получить уже в самое ближайшее время. Так что я повезу свою дочь через границу в животе – контрабандой. А появится на свет она уже в России.

Внутри у Анрэ все клокотало. Они с мамой, видите ли, уже все решили! Мнением отца ребенка никто даже не поинтересовался! Эта проклятая Россия всегда была для Натали дороже, чем он, Анрэ… Он хотел бы сказать многое, очень многое, но взял себя в руки, сдержался и только спросил:

– Дочь? Почему ты решила, что будет именно дочь?

Наташа впервые за долгое время улыбнулась, ее потухшие глаза снова засветились:

– Не знаю. Но я почему-то абсолютно уверена, что родится девочка. Такая пухленькая, розовенькая и непременно с кудряшками. Я бы хотела назвать ее Ольгой, но мама считает, что одинаковые имена в одной семье – дурная примета. Так что сейчас я колеблюсь между Марией и Екатериной… Тебе что больше нравится: Катя или Маша?

– Зачем ты меня об этом спрашиваешь? – не выдержал он.

Она посмотрела на него и мягко накрыла ладонью его руку.

– Ты сердишься… Да, я понимаю. Все это так нелепо, так не по-людски… Но я, право, не знаю, что делать и как все изменить…

– Что же тут непонятного?! – он даже повысил голос, так, что на них обернулись официанты и посетители кафе. – Тебе нужно сию же минуту выбросить из головы все эти глупости с отъездом. И начать думать только о ребенке, о его будущем. Конечно, все это так неожиданно, мы еще молоды и не совсем готовы стать родителями… Но Там лучше нас знают, что и когда должно случиться. И нам остается только принять свою судьбу. Мы с тобой должны пожениться и жить семьей – я, ты и наш ребенок. Мне придется бросить университет и найти работу, но это меня не пугает…

Она глядела на него с такой тоской, что у Анрэ защемило сердце.

– Увы, это невозможно…

– Но почему?

– Я же тебе сказала: мы совсем скоро уезжаем. О какой женитьбе и семье может идти речь, если я буду там, а ты – здесь?

– Наташа, ты должна остаться.

– Это исключено.

– Мы должны быть вместе!

– Мы не можем быть вместе, Анрэ, это было ясно изначально.

– Я не вижу причины, по которой ты не можешь остаться в Швейцарии.

Она помолчала, залпом допила кофе, очевидно, совершенно не почувствовав вкуса.

– Кажется, я придумала, как это тебе объяснить… Представь на минуту, что я позвала бы тебя с собой. Ну да, не делай круглых глаз. Что бы ты сказал?

Анрэ не ожидал такого поворота событий и в первую минуту действительно не нашелся что ответить. Такая абсурдная мысль никогда не приходила ему в голову. Он, Анрэ Орелли, родившийся и выросший в Лугано, студент Бернского университета, – и вдруг уехать в варварскую Россию. Бред.

– Вот то-то и оно, – покачала головой Наташа, словно прочла его мысли. – Для тебя это немыслимо. А для меня, пойми, точно так же немыслимо не отправиться на родину, раз есть такая возможность. И хватит об этом. Лучше позови официанта, нам пора идти.

Если бы Наташа и Ольга Петровна тогда уехали сразу, как намеревались, все могло бы еще как-нибудь обойтись. Да, конечно, он какое-то время еще страдал бы, но потом встретил другую женщину, влюбился бы с новой силой… И образ Натали потихоньку стерся бы из памяти. Но вышло по-другому: отъезд откладывался, русские власти требовали все новые и новые документы, выясняли, кто из родственников Наташи и ее матери остался жив, где похоронены умершие, чем и те и другие занимались и занимаются. Особенное внимание уделялось военным годам, от Ольги Петровны требовали чуть не по дням расписать свое пребывание в Швейцарии во время войны с фашистами.

– Но ведь это просто абсурд какой-то! – возмущался Анрэ. – Как можно жить в стране, которая позволяет себе доходить до такого идиотизма?